Глава двенадцатая

После всех злоключений Ивану Где-то в гостях у Варварька и спалось, и не спалось. Казалось бы, спал как убитый всю ночь и целый день, но в действительности все это время занимался делами своего астрального тела, которое оказалось совершенно неугомонным. Только «во сне» до него дошло: этот тип, который настаивал, что именно он - Иван Петрович Где-то, и есть его собственное астральное тело. Нигде не слышал и не читал ничего подобного: он мог с помощью астрального тела перемещаться в пространстве и во времени со скоростью мысли, мог смотреть на самого себя глазами его глазами, более того, мог наблюдать, как два Ивана Где-то спорят друг с другом. Тут уж не двоилось, а троилось.

Первым делом он направил астрального Ивана в свою прежнюю московскую квартиру, но не в Лимитград, где по такому же адресу обосновался тамошний этотстранец Около-Бричко. В прежней квартире заканчивали евроремонт - не только стены, но и полы, и окна заменили. Иван-астрал представился работником бюро технической инвентаризации, сообщил работягам, что есть жалоба на них, поскольку они умудрились снести несущую стену и воздуховод. Несущая, естественно, была на месте. Хозяином квартиры, как оказалось, был один из молодых рабочих.

- У вас документы на квартиру есть? - с нескрываемым недоверием спросил астрал.

- Конечно! - с непонятной радостью воскликнул хозяин квартиры. - Они у меня всегда под рукой. На прошлой неделе был участковый, проверял...

- Триконь Василь Филимоныч? - уточнил астральный Иван.

- Да. Вы его знаете?

- Разумеется.

Комплект бумаг на право покупки квартиры оформлен был безукоризненно, за исключением двух непонятных моментов. Во-первых, из них следовало, что предыдущий владелец Иван Петрович Где-то продал свою квартиру какой-то фирме «Блю стар» в конце мая, а фирма толкнула жилье новому владельцу 28 июля - буквально на следующий день после того, как Иван Где-то угодил в больницу. Во-вторых, подпись его на бумагах была фальшивая, но подделанная так искусно, что он и сам мог принять за свою.

- Представьте себе: этот Иван Где-то наговорил по телефону на шесть тысяч рублей, в основном с Америкой, а теперь мне платить, да? - спрашивал новый жилец и хотел было попридержать астрала за рукав. Иван Где-то едва не проснулся со страху - ведь тогда все выяснится, что это не человек, а его голограмма, что-то вроде призрака, за который и взяться-то невозможно. Усилием воли заставил астрала ускользнуть от контактов с новым жильцом и попрощаться с ним.

«Да я в жизни не звонил в эти США! - возмутился он еще во сне, а проснувшись, удивился формулировке места действия - в жизни.- Выходит, что теперь я не в жизни. Тогда где я?»

Конечно, расстроился из-за неразрешимости затронутой проблемы. Еще до его мнимой или действительной смерти («И на этот вопрос нет ответа?») называть жизнью свою, в общем-то житуху, было бы непростительной лакировкой. Не жизнь, достойная человека, была, а какая-то паражизнь с множеством условностей, недействующих законов, в том числе и конституции, произволом властей. Почему-то надо было, постоянно уступая кому-то, не столько конкретному человеку, а главным образом абстрактному обществу, зажимать себя, унижаться, не давать простора ни мыслям, ни чувствам, ни действиям. Наверное, поэтому ни хрена и не получалось с лозунгами типа «Решения такого-то съезда - в жизнь!» Если жизни человеческой не было, так куда же решения эти пихались?

От этих мыслей Иван Петрович совсем возмутился, ему захотелось незамедлительно столкнуться с какой-нибудь властью. Например, с милицией, которая должна выдать ему новый паспорт, поскольку старый наверняка аннулировали. Кто же, если не власть виновата во всем, и в том, что его закопали, а он вылез? Теперь его никто за Ивана Петровича Где-то не признает, считают его родным братом, тогда как брата у него никогда не было. Не считая побратима Володьки Хванчкары, который в министрах ходил. Хорошо, что вспомнил побратима - вот кто может подтвердить его фамилию, имя и отчество.

Только подумал о нем - тут же оказался рядом с побратимом. Не в министерском кабинете, а в камере-одиночке Матросской тишины. Грустный и постаревший Хванчкара сидел на табуретке, понурив голову, и в то же время вызывающе скрестил волосатые руки на груди. «Не вдохновил бы Родена, нет», - отметил Иван и вместо приветствия спросил:

- Ну и что ты тут расселся?

Хванчкара, словно очнувшись, вскинул голову. Увидев Ивана, которого он не так давно похоронил, застыл от неожиданности. Зрачки у него медленно округлялись, и поэт, убоявшись, что, чего доброго, Владимир Николаевич от шока может вообще отключиться, сказал ему, назвав мальчишеским именем:

- Вовчик, успокой очко! Пусть оно не играет и не портит воздух. Меня закопали живого, вот я по случаю грядущего возрождения России тоже как бы возродился. Вылез из могилки. Помнишь, как мы пели - «и никто не узнает, где могилка моя?» То, что ты сейчас лицезришь - мое астральное тело, душа в местной командировке, можно сказать, на отлете. Голограмма, если тебе так лучше нравится. Сам же я сейчас валяюсь у Варварька на кровати и как бы дистанционно управляю собственным астралом. Привыкай к новой технике, Владимир Николаевич!

Хванчкара, и веря, и не веря призраку, на всякий случай осенил себя крестом. Неумело, как и положено бывшим секретарям обкомов комсомола, потому что ловко креститься они до августовского путча еще не наблатыкались. Однако окстился правильно - пустил щепоть трехперстия справа налево, по- православному. Хотя и нехристь - кто его, родившегося в тюрьме, а потом советского детдомовца мог крестить? Ведь дважды круглая сирота - ни родных родителей, ни крестных... Да и Родина оказалась мачехой, а он - вроде бы как ее предатель, изменник...

- Иван, ты снишься?

- В министрах совсем испортился, - заметил гость. - Раньше романтизмом прихварывал, теперь недоверие окрутило. Следующая стадия - цинизм, да?

Хванчкара для убедительности пощипал себя за руку, подергал для надежности за два уха, убеждаясь в реальности происходящего, и заулыбался, закачал головой:

- Удивил, Иван, ох и удивил... Я же собственной рукой первый ком земли на крышку твоего гроба...

- Правильно: все вы ждете и не дождетесь, чтобы ком на крышку друга первыми кинуть.

- Не передергивай, - властно остановил его Хванчкара.- Скажи лучше, как это тебе все удалось?

- Не знаю. Помню только, что в могиле очнулся и пошел на-гора. Сам не понимаю, как у меня это получается: только подумал о Хванчкаре - и тут же возле тебя. А тебя-то за что сюда?

- Вчера пришла ко мне комиссия во главе с демократом Около-Бричко и сходу вопрос: «Где ты был 19 августа?» Я отвечаю: «Друга своего хоронил. Ивана Петровича Где-то, большого русского поэта». «Кого, кого? - спросил Около-Бричко. - Иван Где-то защищал Белый дом после 19 августа! Я его там не раз видел. У нас же есть совершенно неопровержимые доказательства, что ты активно поддерживал ГКЧП, давал соответствующие указания подчиненным. Может, сам застрелишься? Сейчас модно стреляться». И вот я здесь.

- Получается, что я тебя подставил тем, что воскрес? Алиби твое аннулировал?

- Не бери в голову. Да я знаю этого Около-Бричко - он работал в одном из наших институтов, в течение месяца мне пять «телег» прислал! Законченный идиот. Теперь решил отомстить мне, наверное, за то, что его вместе с другими бездельниками сократил.

- С вашего позволения, как сейчас в сериалах выражаются, он меня лет двадцать донимал своими сочинениями.

- Да?!

- Учти, он - вездеход. Способен любого в бараний рог свернуть. Не уповай на то, что он идиот. Как раз все дерьмо и прет сейчас наверх. Нормальных людей эта волна просто смывает. А их-то, нормальных, там было - раз-два и обчелся. И далеко не первого ряда. Так что придется большое уважение ему оказывать.

- Не дождется.

- Потом пожалеешь. Я ведь к тебе с делом явился. Никто меня, Вовчик, за Ивана Где-то не признает. Кстати, тот же Около-Бричко вначале признал, а потом сказал, что ошибся. Считают все меня родным братом Ивана Где-то. Квартиру, кстати, мою уже продали. Мне паспорт, как говорили раньше, надо выправить. Вот я и хотел, чтобы ты пошел со мной в милицию и подтвердил, что я и есть Иван Петрович Где-то. Но она сама тебя нашла и теперь никуда ты не пойдешь... Может, письменно подтвердишь мою личность?

- Мы с тобой всегда как шерочка с машерочкой: ты как бы меня подвел, и я - как бы тебя?

В этот момент дверь камеры с лязгом распахнулась, несколько надзирателей набросились на них, в момент скрутили Хванчкару, а с Иваном Где-то ничего сделать не могли. Они пытались его схватить, но у них почему-то не хваталось. Более того, озоруя, он поворачивал им на головах фуражки козырьком назад и вдобавок щедро награждал пендалями. Хванчкара, наблюдая за всей этой кутерьмой, хохотал до слез, а когда его поставили лицом к стенке и велели поднять руки, то он стал говорить надзирателям, что они пьют черт знает что или ширяются неизвестно чем, вот у них и пошли глюки.

- Какие глюки? - возмущался мордатый надзиратель, должно быть, начальник. - Вот же он стоит и лыбится! Еще и поджопники дает. Значит, ты нас загипнотизировал, да?

- Я же сказал: пить надо меньше всякой гадости! И к психиатру прямо отсюда строем.

- Владимир Николаевич, опять у тебя из-за меня будут неприятности. Я в следующий раз, - сказал Иван Где-то и растаял в воздухе.

- Ну, вот же, он только что разговаривал с тобой.

- Кто? - повернулся без спросу от стены Хванчкара и «попер» на вертухаев. - Кто? Где? Что сказал? Кому сказал? Покажите, кто?

Надзиратели разводили руками - только что в камере находился посторонний и вдруг пропал. Неужели люди такие пошли, что ни схватить их, ни скрутить и наручники им не надеть? Им и тюрьма не тюрьма, шастают по камерам без разрешения, когда им вздумается - так ведь можно и совсем без работы остаться.

Поглядывая на узника с опаской, они плотной гурьбой попятились назад, но тут же у них стали слетать фуражки с голов и падать на пол. Поднимая их, надзиратели как бы кланялись Хванчкаре и, крепко сжимая фуражки в руках, покинули камеру и в мгновение ока захлопнули ее.

Хванчкара, опять скрестив вызывающе руки на груди, глядел на них не без высокомерия и усмехался.

Добавить комментарий