Глава шестнадцатая

Расставшись с Варварьком, Иван Петрович поехал к трем вокзалам, надеясь там перекантоваться ночь, а наутро заявиться в родную сберкассу и получить аванс за книжку. Побродил по залам ожидания, нашел укромное место и только прикорнул - какая-то проститутка растолкала, попросила подвинуться, вжимала поэта в свое необъятное бедро. Глазищи голубые и бездонные, а глупые... Уложила голову на плечо, руку пристроила ему на живот, причем таким образом, что она с каждой секундой скользила все ниже и ниже.

- Ну что, будем тут мучиться? - спросила ночная не бабочка, а бабища. - У тебя полсотни найдется?

- Допустим, - уклончиво ответил Иван, хотя за душой у него ничего, кроме сберкнижки, не было.

- Знаю я тут одно местечко. За полсотни вдвоем пускают ночевать. Заодно и перепихнемся.

- Если в кредит, то всегда готов, - Ивана Петровича почему-то потянуло на подвиги: все-таки интересно вновь приобщиться ко всем соблазнам этого мира после посещения загробного.

- Я тебе не касса взаимопомощи и не скорая сексуальная помощь, понял? Козел! - бабища гордо мотнула копной соломенного цвета волос и удалилась.

Не прошло и пяти минут, как возникли два невозможно наглых мента. Иван Где-то в процессе прежних странствий по столице в поддатом состоянии давно заметил, что менты, особенно молоденькие, только-только от маминой юбки, самые наглые - от преодоления врожденной каждому человеку стеснительности. Это потом наглость становится привычной и единственной их натурой. Но этим представителям власти какая-либо стеснительность была неведома с момента их зачатия. Более того, с бабищей они работали явно в связке - были здесь полновластными сутенерами, крышевали проституткам. Они грубо его растолкали и, как поется в песне, «велели пачпорт показать».

- «А пачпорта нету», - ответил словами из той же песни поэт, рискуя нарваться на «гони монету».

Однако менты вспоминать с ним песню не стали, а заломили руки и потащили в ментовку. Там, как водится, обшмонали, нашли сберкнижку и справку забелдомовца.

- А чо тут написано - Ване-бульдозеристу? - спросил по званию еще младший лейтенант, но уже с оплывшей блинообразной физиономией.

- Это мой революционный псевдоним.

- Кликуха? Так бы и сказал, а то - псе-до-ним, - сделал ему замечание по лингвистике младшой. - А на кликуху свою не тянешь. Ручонки не бульдозериста, а щипача - тоненькие, нежные... Колись, - вдруг он сделал зверское лицо и сомкнул руки-клешни у него на шее, - с кого снял камуфляж, откуда ксива с красным орлом, чья сберкнижка?

- Камуфляж выдали в Белом доме, там и справку получил. А сберкнижка моя, кровная.

- Почему в зале ожидания ночуешь?

- С бабой своей поругался. Такая сука, такая стерва, - Иван Петрович, рассчитывая на мужскую солидарность, размалевывал портрет своей несуществующей супруги самыми отвратительными красками.

- Не фесдипи, - вдруг выразился младшой никогда не слыханным неологизмом и разжал клешни. - Сейчас мы тебя по ЦАБу проверим.

- А что такое ЦАБ? - спросил Иван Петрович, не будучи твердо уверенным в том, что по-украински цап, то есть козел, и это одно и тоже.

- Придуряешья? Не знает он, что такое ЦАБ! Центральное адресное бюро! Под фраерка косишь? Давай-ка лучше спой свой адрес, - сказал младшой и уселся за стол.

Как и велели, Иван Петрович запел, на удивление себе неожиданно писклявым дискантом.

- 2-я Новоостанкинская улица, дом девятнадцать, квартира сто семь... Этаж нужен? - последнее спросил презренной прозой.

- Ты нас оглушил, мать-перемать! Ты что - из психушки рванул? На хрена мне твой этаж? Давай говори, но только без подъездов, этажей, автобусных остановок и ближайших пивнушек!

Иван Петрович ответил на все вопросы и приуныл. Он ведь вычеркнут из живых, может, только и остался в списках для голосования. Навечно, как какой-нибудь герой, будет числиться в анналах родного избирательного участка и образцово исполнять свой долг, голосуя за демократию. Поскольку Варварек продала его квартиру, значит, и адреса у него никакого нет. Если разобраться, у него вообще ничего не осталось. И что же доблестная милиция найдет?

- Слушай, бомжара. Ты туфту не гони! По названному тобой адресу проживает гражданин Около-Бричко...

«Опять я в Лимитграде!» - воскликнул мысленно Иван Петрович и оказался в таком безвыходном положении, что тут же невесть откуда у него появился план.

- Гражданин начальник, - взмолился он. - Сил терпеть больше нету. Съел днем какой-то пирожок, наверное, из дохлой кошки. Как бы не обделаться. В туалет... Срочно...

- Сержант! - заорал младшой. - Веди в уборную, если не хочешь в противогазе работать.

Пока начальник орал на сержанта, Иван Петрович клянчил у него старую и ненужную газетку и незаметно изъял со стола сберкнижку, сунул в карман. Сержант волок его, корчащегося якобы от колик, а он с мольбой обратился к своему двойнику, называл его льстиво даже Иваном Петровичем, просил вызволить из милиции. Сержант втолкнул его в кабинку с ржавым унитазом, рядом с которым возвышалась гора использованной по самому целесообразному назначению демократической и патриотической прессы. Снял на всякий случай штаны и периодически шуршал газетой. Для убедительности кряхтел, и вдруг сзади что-то взорвалось - Иван Петрович, мог поклясться, что в этом он нисколько не был виноват.

- Если разворотил казенный толчок, учти, сам же и отремонтируешь! Даже стекла в окнах зазвенели! - предупредил сержант.

Прогремело еще раз.

- Ну и вонизма у тебя, - сказал сержант, удаляясь на безопасное расстояние. - И что же ты сожрал?

- Да говорю же: пирожок.

- Я тоже был дураком - месяц в госпитале после пирожка провалялся.

- Мне тоже бы к врачам, ножом режет внутри, - жаловался Иван Петрович.

- Давай заканчивай и звоним в медпункт.

- Легко сказать: заканчивай, - но это уже говорил двойник, показывая Ивану Петровичу, чтобы тот натягивал штаны и становился за дверцу.

- Слушай, сержант, а у тебя, должно быть, огромадный медицинский талант, - хвалил двойник сержанта. - Только сказал, мол, давай заканчивай - и отпустило. Это же надо - даже понос умеешь заговаривать. Как рукой сняло! Тебе надо в медицинский идти или хотя бы на трехдневные курсы экстрасенсов-целителей. Не жить будешь, а в роскоши купаться.

- Смотри-ка, - улыбался довольно сержант. - На самом деле повеселел.

Как только они ушли. Иван Петрович выскользнул из кабины и, не поднимая головы, покинул ментовку, смешался с пассажирами, а потом шагнул в ночь. Прыгнул в пустой, неизвестно откуда взявшийся автобус восемьдесят пятого маршрута, идущего в Останкино, и сел поближе к выходу, чтобы в случае чего, сразу же слинять.

И тут пошел видео репортаж из вокзальной ментовки. Там откуда-то взялся солидный, с талией памятника Карлу Марксу напротив Большого театра, милицейский генерал-лейтенант. Иван Петрович вспомнил - тот жил тоже в Останкине, ходил вначале с крохотными для его могучих плеч капитанскими погонами, потом, кажется, афганил, и наконец стал появляться на экранах телевизора в качестве начальника главка по охране общественного порядка. Разная публика, обнаглевшая от безнаказанности, клевала его с утра до ночи за то, что он хотел обуздать разбушевавшийся беспредел. Поэт и фамилию его вспомнил - Калачев, и имя-отчество - Эдуард Васильевич. Генерал, известно, 19 августа был рядом с министром Пуго, который несколькими днями позже застрелился с женой. А Калачева понизили в должности, назначив начальником транспортной милиции. И теперь он грозно вопрошал младшего лейтенанта:

- Ты кого тут бомжарой называл, а? Ты кому это говорил - не фесдипи?! Защитника Белого дома, героя августа, обижать?

«Генерал» взял удостоверение Вани-бульдозериста, потряс им перед носом милиционера и спрятал в нагрудный карман. Младшой держал дрожащую руку у козырька, что-то бормотал насчет своей вины, а по лицу у него даже позавчерашняя выпивка струилась.

- Где ты был 19 августа? - задал вдруг супермодный вопрос «начальник».

- Отдыхал после дежурства, товарищ генерал.

- Как это - отдыхал? В стране революция, а он пузо кверху в каком-нибудь Серебряном Бору да, небось, с бабой и бутылкой. Вон она, водочка, как из тебя выходит. В революцию - отдыхать?! Это же надо до такого додуматься! А для кого - революция, а?

- Не могу знать, товарищ генерал.

- Вот это мудрый ответ, - усмехнулся «начальник».- Но передай по команде: десять суток домашнего ареста. И больше мне во время революций не отдыхать! Вообще не расслабляться!

- Есть десять суток домашнего ареста.

И младшой, не разгибая правой руки, остекленевшими глазами смотрел вслед уходящему «генералу».

Как только репортаж из ментовки закончился, Иван Петрович непроизвольно проверил нагрудный кармашек - удостоверение Вани-бульдозериста словно никуда оттуда и не отлучалось.

Добавить комментарий