Глава двенадцатая

   - Леонидыч, пронял ты меня нынче до мозга костей, извини и прости, - лез вечером целоваться с рядовым генералиссимусом пера пьяненький Степка Лапшин. - Ты - пре-большу-у-у-щий человек! А голова у тебя, ну прямо дизель, с турбоподдувом! Кувалдой еле борт выпрямил - в гараже никто не поверил, что кузов головой взят. А ты покажи им сам, а? Ради меня, друга и соседа, покажи им кузькину мать, а? Пусть умоются! Не хочешь? Понимаю, понимаю... В цирке можно, как лопатой, загребать деньжищи такой головой. Помозгуй, сосед, насчет цирка! Хошь, давай на пару, я на сцену КамАЗ выгонять буду! Обалдеют же от такого номера, по заграницам покатим, помозгуй, Леонидыч!
   Аэроплан Леонидович умело уходил боксерскими нырками от Степки, норовившего все-таки поймать, обнять и от переизбытка уважения, восхищения и любви облобызать владельца расчудесной головы.      Сивушного духа рядовой генералиссимус пера не выносил, поэтому еще до принятия известных крутых мер по пьянству пользовался у окружающих дополнительной мерой подозрительности и недоверия. Тем более, что в защиту трезвости написал восемьдесят семь стихотворений, три баллады, две былины и две поэмы, венок сонетов, повесть, переделанную вначале в цикл рассказов, а затем на их основе создал небольшую трилогию, не считая разного рода писем и множества предложений Куда следует. Однако Степку он пригласил к себе еще утром, когда закончили научный эксперимент, и приходилось вот терпеть и его, и дух его малоприятный. Странная все-таки привычка - являться на деловые встречи чрезвычайной общественной важности в непотребном виде. 
   - Пойдем-ка на кухню. Чайком цейлонским угощу, - нашел выход Аэроплан Леонидович, намереваясь старым испытанным способом вернуть соседа в состояние, прогрессирующее в сторону трезвости.
   Степка скромно и выжидающе сел у окна, похвалил хозяина за чистоту и порядок, без бабы живет, а порядок, как в аптеке. Рядовой генералиссимус пера вначале не придал должного значения такому сравнению. Степка-рулило в подпитии добр и щедр на лесть, кому это не известно. Хотя герой героев, с его сверхспособностями, мог бы и догадаться, что аптека в представлении соседа не является средоточием лекарств для борьбы с сонмищем человеческих недугов, а тем местом, где всегда есть, если даже нет в магазине. И поскольку его не поняли, Степка засопел, завздыхал, заерзал на стуле и, убедившись в злостной непонятливости соседа, поставил вопрос ребром:
   - А кроме цейлонского, нашенского чего-нибудь нет? С градусом, пусть и заваляшшим...
   - Не употребляю, не держу и не советую, - подобно «пришел, увидел, победил» сформулировал собственное антиалкогольное кредо хозяин и добавил: - Нынче империалисты вовсю завязывают и прекращают разлагаться. Нэнси Рейган, благоверная сэшэашного президента, и та вышла на ковер борьбы за трезвость. А мы что - по-прежнему будем газовать и поддавать?
   В иных обстоятельствах Аэроплан Леонидович прочел бы трактат в лучших традициях антиалкогольной пропаганды, однако ему пришлось себя попридержать, пожертвовать прочными убеждениями трезвости, поскольку их у него никому не удастся поколебать, сделать своего рода уступку ради большой цели. «А если спросят?» - неуютно мелькнула в его замечательной голове мысль, вернее, лишь тень мысли.
   Между тем сосед запустил руку за борт пиджака, несколько мгновений поколебался, уж очень строг был тон у хозяина, хотя именно этот тон так и подмывал, так и подзуживал поступить наперекор, к тому же материальные основания для поступка были, и Степка извлек на свет Божий четвертинку.
   - Тогда есть у нас загашечный Чебураха Чекулаевич. Мы народ простой, со своей солярой ходим, - не без упрека сказал он.
   Все великое требует немалых жертв, подумал Аэроплан Леонидович, подбирая оправдания своему пассивному отношению к предстоящему распитию в его квартире. Степка, забулдыга этот, так заруливал-забуривал по линии жидкого порока, что мог стать внесоциальной личностью недели на две, обычно в такие периоды он занимал должность не водителя, а слесаря по ремонту. А с другой стороны, только он мог помочь в кратчайшие сроки придать грандиозному замыслу конкретную наглядность. Ради этого стоило потерпеть, хотя затягивать дело было опасно - сосед уже зубами отгрызал металлическую пробку. И тут Аэроплана Леонидовича, как у него заведено, гениально осенило!
   - А вилкой открыть можешь? - начал он лукавую игру.
   - Эту-то, бескозырку без язычка? Ни в жисть! Особенно алюминиевой, - с высоты огромного опыта изрек Степка. - Не подденешь! Проткнуть и разворотить, конечно, можно. Такая несподручная пробка - в полевых условиях ни за что не вскроешь. На то и расчет, чтобы в подворотнях поменьше хлестали. Принцип пробки тот же, что и у эрэсов для «катюши», чтоб немцы не могли разобрать и узнать секрет... Неразборная конструкция...
   - А ножом как? - продолжал Аэроплан Леонидович, ликуя от собственной ловкости.
   - Запросто, - Степка сплюнул в ладонь изжеванный кусок анодированного алюминия и поставил Чебураху Чекулаевича на стол.
   - А тем ножом, который у вас в столовой можно взять? - поставил верный капкан хозяин.
   - У буфетчицы Тоньки что ль? Она же, зараза, вообще ничего не дает! У нее стакан пустой не выпросишь. А нож у нее вот такой, - Степка отрубил ладонями внушительный кусок пространства, - сантиметров семьдесят, не меньше... У нее возьмешь, она так пошлет...
   - Значит, у вас в столовой ножей нет? Вилки есть, а ножей нет?
   - У нас кафе что ль? Ресторан? У нас стаканов не напасешься, без ножей прокантоваться можно. Леонидыч, у тебя тоже, наверно, стаканы в дефиците? - спросил Степка и угрожающе взял четвертинку в лапу.
   Аэроплан Леонидович выставил рюмку на тоненькой ножке, такую крохотную, что Степка хмыкнул, мол, за кого меня принимаешь, сосед, твоим наперстком пить - только продукт мучить.
   - Ну да, мы и здесь народ запасливый, со своим ходим, - и достал из кармана пиджака мутноватого стекла граненое изделие, дунул в него, изгоняя крошки, табак, налил, выпил, крякнул, опять сунул руку в карман, на этот раз за оплавленным сырком, очистил от фольги уголок, откусил малость...
   - У меня селедка есть, хочешь?
   - Не-не-не, - запротестовал Степка, - ни в коем случае, не хочу желудок портить. У меня такая жуткая изжога от нее. Жжет, зараза, спасу никакого нет.
   - Продукт жжет, а не селедка, Степан Николаевич! 
   - Э-э, нет, продукт не жжет, а греет!
   - Тебе видней, - пошел на уступку ради все той же великой цели Аэроплан Леонидович. - Так значит, ножей в столовой нет?
   - Я же тебе сказал, что у нас не кафе и не ресторан... Чевой-то ты сегодня совсем странный, непонятливый... Можа, кузов... таво... последствие дал? - позволил себе колкость гость.
   - Это ты непонятливый! - отрезал Аэроплан Леонидович. - У меня голова работает на все сто, более того, на тыщу процентов!
   - О-о, у тебя голова, спорить не буду, - согласился Степка и протянул руку к граненому изделию из мутного стекла. 
   - В конце концов, ты пить ко мне пришел или говорить?
   - А чо я, ты говори, говори, Леонидыч, - воодушевлял хозяина Степка, но сам, как нашкодивший школьник, сложил руки на столе.
   - У меня великий замысел, Степан Николаевич. Пойми, десятки поколений человечества, многие миллиарды людей каждый день проходили мимо великого изобретения и открытия, а я не прошел мимо! Мыслишка вроде бы совсем простенькая, а на самом деле - гениальная, революционная. Нет ножей в вашей столовой? Прекрасно! Они и не нужны. Наш общепит интуитивно подошел к мысли о ненужности ножей в своей системе, но занял как бы извинительную, половинчатую позицию! Тут нужен революционный переворот! 
   Аэроплан Леонидович был охвачен пафосом тотального переустройства мира, сам из себя черпал вдохновение, а сосед поступал странно: вначале на глазах у него появился сизый туманец осоловелости, потом они закатились под лоб, и тут же включилась система храпения.
   И вновь Аэроплан Леонидович уступил, не толкнул нахала в бок. Должно быть, Степка-рулило в течение своей жизни выслушал немало зажигательных речей, предназначенных для сотрясения атмосферы над обществом, не более, и потому у него выработалась защитная реакция на любой пафос, который незамедлительно ввергала его в спячку. У Степки была явная аллергия на пафос, а рядовой генералиссимус пера подумал, что это винные пары его убаюкали, пусть минуту-другую подрыхнет сосед, мы ему сейчас густого, как деготь, чайку дадим...
   - Степан Николаич, стоп, приехали, - надавил хозяин на плечо гостю, который даже вздрогнул, должно быть, со страху, подумал, что уснул за рулем. - Чайку хлебни...
   - Так ты все насчет вилок, Леонидыч? - просиял Степка. - Ты их крой, крой всех, у тебя получается! И одной ложкой можно обойтись, как в армии. Китайцы вообще палочками работают...
   - Насчет китайцев - мысль! - воскликнул Аэроплан Леонидович, ткнув, как дулом пистолета, указательным пальцем в грудь соседа. - Это мысль, хотя лишь факт, лишь одно из доказательств.
   - Мильярд, даже поболее - конечно, факт, - признал Степка.
   - Ты за лесом, пусть даже китайским, не видишь суть явления как такового! - вынес приговор рядовой генералиссимус пера и, набычившись, возгордясь, зашагал по кухне. - Я замыслил огромное, революционное дело на всех кухнях мира! Что такое нож, Степа? Это оружие для убиения. Когда варвар жарил дичь на вертеле в походных условиях, он отрезал кусок мяса от вепря мечом, когда же этот варвар становился важным синьором, ему на званом обеде мечом орудовать было неприлично - и он повелел подавать столовый нож. Посему общепит интуитивно подошел к отрицанию столового ножа, по существу, если вдаль, вглубь и вширь тут разобраться, борьба с варварством, безусловно крупный шаг по пути к недосягаемым высотам культуры... И ты, Степа, должен мне здесь помочь. Минуточку, я сейчас...
   Аэроплан Леонидович вышел из кухни. Степка воспользовался моментом, осуществив давно задуманное, все-таки сосед - зануда, и опустевшая посуда и стакан вернулись в безразмерные карманы его пиджака.
   - Видишь, что здесь нарисовано? - Аэроплан Леонидович не дал загрызть сырком, сунул под нос ему какой-то чертеж.
   На плотной бумаге тушью была нарисована столовая вилка, и Степка, подумав, что сосед решил разыграть его, благоразумно отмолчался. С автоинспектором, который остановил тебя и чего-то хочет, а чего он хочет, и ежику ясно, лучше всего не спорить, себе дороже.
   - Полагаешь, обычная вилка, которой едим жареную картошку? Нет, дорогуша, это вилка будущего, называется н о ж е в и л к а, в данном случае на чертеже НВ/О-Б-1-П. То бишь, ножевилка конструкции Около-Бричко, модель первая, правая, то есть для правшей, а вот, - рядовой генералиссимус пера вытащил из-под чертежа еще один лист, - ножевилка НВ/0-Б-1-Л, то же самое, только для левшей. Усек?
   - Не на всю проезжую часть, - проворчал Степка.
   - Да что же здесь непонятного?! - возмутился Аэроплан Леонидович. - Не вилка, а ножевилка, то есть нож и вилка в одном предмете. Для правшей крайний правый зуб утолщен, то есть чуть-чуть шире остальных, сбоку заточен, как нож, что позволяет резать мясо, масло, сыр, даже яблоки от кожуры сподручно будет очищать. У ножевилки для левшей - левая сторона  шире и заточена. Непонятно?
   - Да вроде бы рассвело, - без удовольствия сказал Степка, ожидавший уж никак не меньше того чуда, которое случилось утром. 
   Никому и никогда не льстил так Аэроплан Леонидович, как в этот вечер Степке Лапшину. Донельзя было противно расхваливать соседа, говоря, что он весь из себя передовик, победитель и ударник, который сезон на Доске почета виснет. И сосед, надо ему отдать должное, против всех этих славных трудовых отличий ничего не имел, высказал лишь предположение, что Леонидыч его с кем-то случайно спутал, однако упоминание о золотых руках перенес достойно. Действительно, у него были драгоценные конечности и торчали они откуда и положено им торчать. Разве такие руки не смогут изготовить полдюжины левых ножевилок и полдюжины правых из нержавеющей стали и непременно в домашних условиях, дабы обеспечить надлежащую секретность?
   - В любой металлоремонт обратись, Леонидыч, они там и черта могут сделать. Одну бы я еще выпилил, но двенадцать штук - уволь, меня жена из дому вытурит. Тут же вырубка, обточка, выпиливание, гнутье, заточка, полировка. Небось, еще и картинку захочешь... Нет, не смогу...
   - Я же не задаром прошу исполнить, за плату, разумеется. Скажем, по полтора рубля за штуку.
   - По сколь?! По полтора - в магазине покупай! Рубль - ключ из готовой заготовки стоит! Работа тонкая, исключительно по чертежу...
   - По три рубля за штуку.
   - Нет, не уговаривай.
   - По пять, живодер ты этакий!
   - Ха! Ты попробуй, купи за пять! Нет, Леонидыч, если ты о цене говоришь, то она остается прежней: одна за одну.
   - Помилуй, но она же сегодня стоит денег и немалых! 
   - Но ты же сам этого хотел, Леонидыч! - воскликнул Степка и напомнил рядовому генералиссимусу пера две публикации в газетах. Надо сказать, первые за всю многолетнюю творческую деятельность, одну за подписью «А. Около-Бричко, старший научный сотрудник», а вторую под совершенно неожиданной - «А. Около-Бричко, многодетная мать». В двух крохотных заметочках-отзывах старший научный сотрудник и многодетная мать требовали повышения цен на водку, и теперь Степка явно вырулил на тропу мести. Сам же, гад, просил, сам и плати!
   - Ладно, шкуродер. Но чтоб вилку приятно в руки было взять. Первую сделаешь - покажешь.
   - Деньги наперед, - потребовал Степка. - Аванс положен.
   - Кем положен? Раньше работу сделай.
   - КЗОТом. За одну штуку платить наперед будешь. С тебя красненькая, Леонидыч. И учти: я спешу. Через пятнадцать минут закрывается винный, - Степка постучал толстым ногтем по циферблату наручных часов и поднялся.
   - Сделаешь первую - тогда и поговорим. Сегодня тебе хватит. Выпей лучше цейлонского.
   - Вообще, нет лучше армянского, понял? Ну хоть пятерку дай, на Чекулаевича!
   - Как сделаешь - сразу получишь.
   - Эх ты-ы... - в сердцах сказал Степка и опрометью выскочил из квартиры, иначе его график движения мог не совпасть с распорядком работы популярного отдела.
   Прихлебывая цейлонский Аэроплан Леонидович размышлял  о том, что его судьба - это судьба каждого великого человека, который желает облагодетельствовать все человечество, а оно, человечество, всегда вначале платит черной неблагодарностью и непонимание, потом же, когда спохватится... А оно, человечество, непременно спохватится. Потому как сколько раз спохватывалось, да поздно!

У Вас недостаточно прав для комментирования