Глава тридцать вторая

   «Смотрите, нервный какой!» - гневался Аэроплан Леонидович, удаляясь от Ивана Где-то. Изгнанию он, говоря откровенно, обрадовался: никто и никогда не выставлял его за дверь в такой грубой форме, даже в расцвет административно-командного застоя, а тут, когда каждый приемщик стеклотары рассуждает о демократии и по этой причине не думает о нехватке пустых ящиков, ему крикнули «вон!». Никакой оправдательной неопределенности в «воне» явно не содержалось, нельзя было принять его и за оговорку. Разве что как нервный срыв на почве оголтелого административно-бюрократического самодурства. Да как он посмел нынче кричать «вон» прямо в лицо человеческому фактору?!
   Поведение служебно-литературного лица, противоречащее духу времени, распалило его особенно на больших оборотах, когда секретарша директора издательства, даже не глядя в сторону посетителя, сказала, что шефа нет, а затем, взглянув на Аэроплана Леонидовича, добавила, что его вообще на этой неделе не будет.
   - А зам? - прокурорским тоном спросил он.
   - Через холл, - привычно ответила секретарша и жестом опытной регулировщицы дала направление последующего движения. 
   У зама секретарша дворняжью службу несла халатно, совсем отсутствовала на месте, и Аэроплан Леонидович без помех прорвался к нему. Зам - небольшой, кругленький человечек, с беззащитной лысинкой, своего рода корочкой на сдобном каравае, который только что из печи - наслаждался чаем и крохотными сухариками. Штука за штукой брал с бронзового, индийской работы подноса, бросал в рот, млел от испарины, надеясь, что горячий чай поможет справиться с жарой, поскольку третий кондиционер за две недели у него вышел из строя. Появление неожиданного гостя никак не входило в его производственную программу на столь жаркий день, и поэтому он застыл с набитым ртом, напоминая собой сурка, замершего при опасности перед тем, как юркнуть в норку.
   - Мое фамилье - демократье, а Около-Бричко - псевдоним! - нанес сильнейшее впечатление Аэроплан Леонидович бедному заму, поперхнувшемуся сухариками от такого неслыханного зачина. Что и говорить, великий автор не стал мелочиться, а тем более деликатничать в отношении прав другого сочинителя, признавшегося печатно, что его фамилия - Россия.
   На подносе лежала маленькая пачечка вафель в блеклой, словно не раз уже использованной упаковке, и с ядовито-зеленым предостережением «Ананасные».
   - А-а! - восторжествовал Аэроплан Леонидович, как бы уличая хозяина кабинета в чем-то очень постыдном. - Ешь ананасы, рябчиков жуй?! День твой последний приходит, - и тут он сделал на целых две секунды паузу, чтобы выдать бессмертный неологизм, - бюржуй!
   Жаль, в кабинете норка, в которую можно было бы юркнуть, не предусматривалась. Но там, где у зама когда-то находилась шевелюра, по розовой коже складками прошлась волна возмущения - и это при том, что он, как номенклатурный кадр, в последнее время с оскорблениями в свой адрес, в качестве одного из восемнадцати миллионов, попривык (странно, однако при упоминании такого количества чиновников в стране к нему почему-то привязывались слова из песни: нас оставалось только трое из восемнадцати ребят...), но рябчики, простите... Они, эти рябчики, возмутили его до дна души. Он отведывал их только один раз в жизни, давно, когда его перевели из печатников в мастера, тогда он лишь выходил на позорный путь служебной карьеры, и было это лет пятнадцать назад в кафе то ли «Охотник», то ли в «Избе рыбака», где подавали салат со странноватым названием «Причал» и напиток «Гарпун». Ну и рябчики - темные, тощие тушки, махонькие, словно их кто-то уже объел, а обсосать поленился. К тому же, они были с вонцой, но, тем не менее, еще в те, застойно-застольные времена, по нынешним коммерческим ценам - там явно обгоняли время, называя грабеж средь бела дня таким невероятным экономическим явлением, как встречный план. После отравления рябчиками будущий замдиректора две пятилетки и цыплят табака избегал, ибо его пищеварительная система при соприкосновении с любым летающим или водоплавающим мясом бунтовала столь бурно, что удаляться от туалета более, чем на десять метров, было рискованно для общественной морали и собственного авторитета.
   - Вы, собственно, по какому вопросу? - сухо и официально спросил зам, прислушиваясь к подозрительному бурлению в собственном желудке.
   - Пришел вас корчевать до основанья, мучителей людей и  светлых их идей...
   - Прошу поконкретнее, - поморщился зам и, не дожидаясь ответа, поскольку и так было ясно, что к нему забрела творческая индивидуальность, заторопился: - Вы что - автор? Не по моей части. Я зам по производству, идите к директору, главному редактору, их у нас еще не сократили.
   Бедный зам хотел посоветовать посетителю обратиться и в редакции, но промедление грозило ужасными последствиями, а бежать надо было в другой конец коридора.
   - Позвольте, куда же вы? - закричал вдогонку Аэроплан Леонидович.
   - На заседанье... - последовал сдавленный, весьма экономный на эмоции ответ.
   «Убег стервец, рванул так, что и чай не допил», - размышлял автор, отмечая с удовлетворением, что теперь у него есть все самые веские основания обращаться в любой Куда следует. (Разумеется, несчастный зам не знал и не мог об этом даже догадываться, что сегодня Аэроплану Леонидовичу и Ивану Петровичу сам Великий Дедка уделил достаточно внимания, а ему предписал метеоризм самой безотлагательной категории. Публикатор.)

У Вас недостаточно прав для комментирования