Глава сорок четвертая

   С рассвета, то бишь с четырех утра по среднешарашенскому времени, было разрешено к двум существующим - обычной и льготной - записаться еще в одну очередь, именуемую демократической, поскольку в нее можно было попасть вообще без справок с места жительства и с места работы, а только лишь по предъявлению паспорта. С раннего утра по этому поводу  ревели медные трубы, бухали барабаны и по местному радио транслировалась бодропафосная музыка. К восьми утра, когда Декрет Висусальевич, как обычно, появился в служебном кабинете, в демократическую очередь записалось 83,6 процента шарашенцев. Вместо одной очереди получилось целых три, если же смотреть правде в глаза, то четыре, если не все восемь. 
   Во-первых, для руководства, пэров, лордов и аппарата триста мест брони. Во-вторых, объявился проезжавший мимо цыганский торгово-закупочный кооператив, закупил оптом  пятьсот мест и хотел продавать их за инвалюту. А так как  таковой у шарашенцев отродясь не водилось, то ловкие кооператоры каким-то невероятным способом заполучили в краткосрочную аренду, на самом же деле самовольно захватили, два с половиной комплексных общественных туалета (один из них только категории «М» возле пивной). Драли за услуги нещадно и допускали только тех, кому цыганки на скорую руку погадали или же кто написал заявление о вступлении в их кооператив и заплатил вступительные взносы. Но шарашенцев на мякине не проведешь - они за какой-нибудь час развели в шарашенских общественных бурьянах жуткую антисанитарию. В конце концов, вмешалась милиция, табор, то есть кооператив уехал, увез с собой все списки демократической очереди - вспыхнуло такое недовольство, что у начальства ушла душа в пятки, мол, ну все, началось...
   Недовольство подняли льготники, которые посчитали запись в порядке общей демократической очереди дискриминацией и оскорблением их заслуг. Им пошли навстречу, поскольку по этой очереди все равно ничего, абсолютно ничего давать и не предполагали, так как она задумывалась в качестве акта социальной справедливости, убедительного свидетельства торжества нового мышления, гласности и демократизма. Короче говоря, организовали для них льготную очередь в порядке общей очереди, тем более, что куда-то надо было записывать академика науки и писателя всех жанров литературы Аэроплана Леонидовича Около-Бричко, который с восхищением, прямо с раннего утра, отозвался об этом важном общественно-политическом мероприятии по местному радио и телевидению, после чего организаторы придумали новый вид очереди - для почетных льготников. Но паспорта у знаменитости почему-то не оказалось, в кармане нашлась какая-то то ли бирка, то ли пластиковая карта со сплошной цифирью, среди которой выделялись жирно 666.
   С восьми часов тридцати минут начальник уезда на митинге читал доклад о неотложных мерах по дальнейшему до девяти тридцати, затем была праздничная демонстрация с одобряем, причем одобряй, как и ожидалось, получился целиком и полностью. В одиннадцать часов началась балетно-бульдозерная производственно-художественная композиция «Наша ода каждому огороду!» из цикла «Бой нетрудовым доходам!» - автор и художественный руководитель Кристина Элитовна Грыбовик, ответственный продюсер лендлорд Ширепшенкин.
   На площади окончательно взбесились трубы, исполняя попурри Кристины Элитовны на темы революционных песен, и Декрет Висусальевич покинул площадь, поскольку был уверен, что здесь все будет в полном ажуре. Начальник штаба, он же продюсер, как его именовала Кристина Элитовна, обряженный по случаю праздника в китель и брюки армейского образца, строевым шагом пошел ему навстречу и доложил, что операция «Наша ода каждому огороду!» проходит нормально.
   На огромной карте города и уезда, разложенной на составленных столах, ответственные за направления главных ударов следили за каждым шагом балетно-бульдозерных групп, ставили красные флажки на месте уничтоженных теплиц, вели учет даже на закупленных по такому случаю персональных компьютерах. К каждой группе был прикреплен работник милиции с рацией, который и передавал в штаб данные о ходе операции.
   По первоначальному замыслу Кристины Элитовны в каждую такую группу должно было входить как минимум два артиста балета, но в уезде бульдозеров оказалось в два раза больше, чем участников балетных кружков. В этих условиях было решено вместо балетного номера исполнять величальную оду хозяевам, по мере исполнения которой они освобождаются от всяких мелкобуржуазных предрассудков (автор текста и музыки первая леди Шарашенского уезда). Работник милиции в это время проверяет паспортный режим, а бульдозер заходит на боевой курс и сносит теплицу или теплицы. Если же во дворе обнаруживаются парники, не требующие применения техники, то художественная группа, состоящая из проверенных и надежных активистов, уничтожает их подручными средствами. Во избежание непредвиденных конфликтов с несознательной частью шарашенцев у всех членов художественной группы на левом рукаве была красная повязка с золотистой надписью «народный дружинник» - за нападение на них имелась соответствующая статья в уголовном кодексе.
   У Декрета Висусальевича не нашлось существенных замечаний по ходу народного праздника, и поэтому он, строго посмотрев на каждого из штабистов, с удовлетворением почувствовал, как у них затряслись поджилки от начальственного взгляда, сказал лендлорду Ширепшенкину, что посмотрит на композицию с воздуха.
На крыше штаба стоял в полной готовности вертолет. И на этот раз начальник уезда не забыл о столичном госте. Как только они поднялись на крышу, лопасти вертолета с урчанием пошли по кругу, взревел двигатель и через минуту они смотрели на площадь с высоты. Там как раз шло сожжение длинных рублей - символов нетрудовых доходов. Посреди площади пылал огромный костер, к нему со всех сторон с балетными па несли развернутые куски обоев с надписями «длинный рубль» и швыряли в огонь. Пришлось весь годовой  фонд обоев пустить на эту валюту, подумал Декрет Висусальевич, ничего, переживут или в Москве купят.
   - Потрясающе! Я напишу обязательно героическую былину об этом! - вдохновенно сдискантил рядовой генералиссимус в попытке перекрыть рев вертолетного двигателя.
   Хозяин уезда милостиво кивнул, одобряя творческий порыв гостя, и предложил напечатать произведение немедленно в местной газете.
   Аэроплан Леонидович был в восхищении от начальника уезда - его уверенность, конкретность, жесткость, неторопливость, немногословность, внутренняя сила действовала на людей гипнотически. Он действительно был полновластным хозяином уезда, его слово было здесь выше любого Верховного Совета. Безусловно, это был Сталин уездного масштаба, и только со Сталиным его можно было сравнивать. Калистрат Домкратьев по должности стоял повыше, в союзных министрах хаживал, крут бывал, свиреп, смел, но даже в сравнение с Декретом Висусальевичем не годился - в бывшем министре чувствовалась неистребимая чиновная пришибленность, всегдашняя готовность дергаться при мысли о вышестоящих, глупеть от вышестоящих циркуляров и указаний, а этот - нет, пусть он и дураковат во многих отношениях, но зато Хозяин. Пожелал - и он в небе, под ним крыши Шарашенска, под ним улицы, по которым наступают балетно-бульдозерные отряды, которые пляшут под его музыку и сносят с лица земли то, что приказал снести. Впервые у Аэроплана Леонидовича завелся такой могущественный приятель. Какой же он начальник-нерешак?!
   Cудя по всему начальник уезда не намеревался контролировать выполнение собственных указаний - убогие улочки Шарашенска остались позади, они летели над лесом, зеленевшим яркой молодой листвой. Не должен он контролировать выполнение, он контролирует тех, кто контролирует, одобрил рядовой генералиссимус стиль местного руководства. Зачем ему унижаться до уровня исполнителя -  для этого существует аппарат!
   Рев двигателей стих, и вертолет приземлился на площадке у знакомой виллы по проекту товарища Собакера. Спешившись, Декрет Висусальевич потянулся, крякнул, вздохнул от трудов праведных и стал подниматься по мраморным ступенькам расслабленной, усталой походкой, как человек, который с утра все горы свернул или перекрыл все реки.
   Вначале они парились в трех банях - русской, финской и японской. В последнюю рядовой генералиссимус попал впервые, и она ему не очень понравилась: деревянная дежа литров на триста с горячей водой, становишься в нее, закрываешься крышкой. Короче говоря, голова торчит над нею, как из очка при удобствах во дворе, а телеса парятся. Натирались они и пихтовым маслом с солью для лучшего потения, запивали медовым и березовым кваском, пыхтели, отдувались и потели на волчьих шкурах в горенке. Потом по очереди лежали на столе, и весьма смазливая молодая особа по имени Эдда делала им массаж, громко хохоча, когда хозяин жаловал ей скабрезности. С невероятной легкостью для ее плотных, хотя и ладно скроенных форм, она порхала по горенке, умудрилась несколько раз таранить Аэроплана Леонидовича то крутым бедром, то тугой грудью, и от этих вольностей бедного рядового генералиссимуса еще сильнее бросало в жар и вообще потряхивало, так как вспоминалось недавнее переплетно-эротическое приключение в метро.
   - Не отведаешь Эддочку? Как? - впервые заблестели глаза у начальника уезда.
   - Куда там! Отпиликался...
   - Напрасно, Эддочка у нас прямо-таки часовой мастер: ставит все куранты с полшестого на десять, а то и на одиннадцать часов!
   Они поржали, потом перешли, накинув махровые халаты, в столовую, где Эддочка приготовила закуску. Хозяин пил коньяк как минеральную воду, похвастался, что однажды к нему на охоту приезжал сам Леонид Ильич, когда был еще при здоровье, - вот коньяк жрал, вот это жрал! И начальник уезда косился на медленно убывающую рюмку гостя: перешли на ты еще до брудершафта, а морду воротит, с чего бы это, а?
   - Знаешь, кто не пьет? - вскинул, вернее, швырнул вверх брови Декрет Висусальевич. - Кому не наливают. Кто лечился и кто уже умер... Даже портреты пьют! Да! Поехали!
    С непривычки у Аэроплана Леонидовича всё как бы подрастеряло свою незыблемость и приобрело весьма большую  относительность. Начальников уезда вскоре сидело рядом то два, то три, они образовывали временами из себя какое-то бюро или коллегию, и поэтому гость поневоле вновь перешел на “вы”. А начальство не желало удаляться от масс, настаивало на простоте товарищеских отношений и на очередном брудершафте.
   - Не пиши больше в губернию, - сказали жестко начальники уездов хором. - Не стой на пути перестройки Шарашенска, все равно из этого ни хрена не выйдет. Собакер - он Собакер хоть в Африке, ярлыки антиперестройщиков нам с тобой приладит. Не бойся, наше дело всегда правое - мы победим. Если вздумаешь писать - покажи мне. Вообще мы, в глубинке, писателей очень почитаем, да не любим. Учти!
   - А ккакк дддогадались - уУ?
   - Сам же вчера сказал: «Пожалуйста». Мы поблагодарили, а ты: «Пожалуйста!» Ну и конспиратор! Без нас - ни шагу, понял? Мы председателя нашего с тобой предприятия присмотрели. Члены правления - мы! А просто председатель - он! Москвич, умеет из ничего миллионы делать. Сегодня мы начальники, а завтра? А миллион - он миллион, особенно в драгметаллах и драгкамнях. Наше родное правительство цены на них повышает - на сто процентов, еще на пятьдесят. Если только на сто - состоятельные люди становятся в два раза богаче! Наш председатель так и сказал: это борьба за социальную справедливость по заявкам мафии. Он знает, что говорит, такой жу-у-ук! Давай, академик науки, за его здоровье... Ну, давай... И часок-два поспать надо - пользительно для здоровья, говорят. Ух!
   Больше Аэроплан Леонидович ничего не запомнил. Не спасли ни личная гениальность, ни компьютер с дьявольскими чипами. Не устояли они под натиском коньяка, все у него замкнулось, и когда он через какое-то время проснулся от страшной головной боли, которой совершенно, между прочим, не было даже тогда, когда он темечком долбал кузов КамАЗа и инвалидский металлический гараж, то перво-наперво обнаружил на левом плече совершенно чужую голову на манер блондинки. Чудовищным было и то, что дама была абсолютно голая, если не считать накладных ресниц, и что обе его руки покоились на двух великолепных сферах ее бюста. Он отдернул руки, не зная, что делать с головой дамы, и пока он раздумывал, Эдда повернулась на бок, прижалась к нему поплотнее и проворковала:
   - Обними, меня, котик... Ты такой сладкий, я и не предполагала.
   «А если спросят?» - как током шибанула Аэроплана Леонидовича суровая мысль об ответственности за нравственный облик и моральную устойчивость. И надо спрашивать, и спросят, потому, как некоторые нечестно ведут свой образ жизни!

У Вас недостаточно прав для комментирования