Глава сорок восьмая

   Оторвавшись от погони, Степка Лапшин прокатился для верности на подножке километра полтора и спрыгнул в густые заросли лебеды в том месте, где она поменьше была перепачкана мазутом. Приземлился удачно, не споткнулся, не упал, только слетела туфля, которая тут же и отыскалась. Вокруг трещала саранча. Лебеда издавала сильный запах, было душно, и солнце темечко припекало. Обычно Степка носил тряпичную кепочку с желтым пластиковым козырьком, синими якорьками и разухабистой надписью «Ялта», теперь же не только кепарика, но и носового платка в кармане не оказалось. Кроме носков, которые он сунул туда перед побегом из того страшного холодильника.
   В метрах двухстах от железной дороги стояли жилые дома, между ними промелькнул желтый рейсовый автобус. Идти туда на босу ногу не годилось, и Степка надел носки, туфли, привел себя в порядок: поддернул брюки, затянул ремень, чтобы они не свалились, но соответствующей дырочки не оказалось в районе ближайших двадцати сантиметров. Похудел страшно. То-то, когда он убегал, штаны сваливались, и их пришлось держать руками. И не было поблизости ни одного предмета, который мог бы сгодиться для прокалывания дырки. 
   Из-за домов выкатил зеленый тепловозик, поддерживающий над собой темно-сизое облако и наполняющий окрестности таким грохотом дизеля, что, казалось, по рельсам двигалась громадина, последний крик локомотивной моды, а не маневровая козявка. Степка поднял руку, тепловозик сбавил ход, из кабины выглянул машинист с красной глянцевой рожей, видать, ему полной мерой перепадало не только грохоту, но и жара от чуда техники.
   - Чего тебе?
   - Шило есть? - хотел крикнуть Степка, а получилось - заорал так, как даже не кричат в репродукторах железнодорожные диспетчера.
    Машинист, конечно, расслышал, но не понял или не успел сообразить, что от него требуется, и затормозил.    Степка показал ему ремень, и машинист крикнул, что шила нету. Может, гвоздь подойдет? Давай. И тут же под ноги упало несколько новых гвоздей. Зачем на сплошь железном тепловозе гвозди, Степка не задумался - тут проблем у него не было.
   Проковыряв в надлежащем месте дырку, Степка вдел ремень в брючные петли и, когда стал застегиваться, обнаружил на пузе под расхристаной сорочкой что-то необычное. Оно у него было волосатым, этакий огромный вихрь-зализ против часовой стрелки, но теперь в растительности завелся шпагат - точь-в-точь шнуровка на футбольном мяче. Степка стал, разумеется, расшнуровывать свое пузо, хотя и с опаской, поскольку вспомнил анекдот о том, как примерно в таких обстоятельствах у кого-то отвалилась задница. Шпагат выходил из тела, как намыленный, и, самое странное, - не оставляя никаких дырочек, вообще никаких следов.
   «Араплан придумал, кому же еще в голову придет шнуровать человека на манер футбола! У него на голове ничего не остается, а у меня на пузе», - и не думал негодовать сосед рядового генералиссимуса пера и, распутав шпагат окончательно, зашвырнул его в лебеду. И тут же пожалел, что так невыгодно, совсем бесплатно расшнуровался: это ж сколько поллитров в гараже можно было выспорить на таком фокусе? Эх, балда...
   Застегивая сорочку, Степка еще заметил одну странность: он лично не дышал. Причем совершенно.     Обоняние прекрасно работало, но чтоб вдохнуть воздух на полную грудь - ни-ни. Мышцы пресса и не шелохнулись, сколько бы Степка ни тужился. Тогда он поколотил по грудной клетке кулаком и услышал пустоту, которую он мог сравнить с бочковой, когда пиво из емкости полностью выкачано. Надавил большим пальцем на живот и тут же ощутил с внутренней стороны свои ребра.
   - Ё-о-моё-о! Растворились внутренности в спирту! - догадался он и опечалился: как же дальше-то жить, а? Без нутра негоже! Так это вовсе не Араплан, а паровозник Коновицын виноват в том, что у него внутри все рассосалось. И вспомнив анекдот про экстрасенса, после сеансов которого рубцы рассасывались, расстегнул ширинку и кинулся искать то, что положено. Ничего ровным счетом, ни мужских намеков, ни женских - гладь сплошная и полное отсутствие так называемых органов - ну как у манекена. Что же это: сверху звездочка упала прямо милому в штаны, что там было, все пропало, только б не было войны? Ну, нет, мужики, тут не частушки... И какая зараза позарилась? Было бы на что, а то ведь была одна отбывка номера!
   Расстроенный окончательно Степка Лапшин побрел по шпалам, ругая себя за то, что не попросился на тепловозик - все-таки подбросил бы к какой-нибудь электричке. Не дошло вовремя. А ведь в кармане ни копейки, они меня что, на самом деле похоронить намылились? Всегда в нагрудном кармане лежал проездной билет, но теперь его там не  было. Долго двигался Степка-рулило по шпалам или нет, публикатор расписывать не станет, тем более, что он вдруг глядь - рядом с окружной дорогой стоит дом Коновицына.
«Вот ты мне и нужон», - мстительно думал Степка, останавливаясь перед дверью железнодорожника-любителя. На двери не было никакого номера, тогда как вчера он был, но и не было тут вчера таблички со старорежимными буквами «БЕС-КУДНИКОВСКАЯ КОММУНА». Туда попал или не туда? Была не была, в случае чего: извините, ошибочка вышла.
   - Явился не запылился? - проворчал Коновицын и уже на пороге спросил: - Привез?
   - Чего? - оторопел Степка.
   - Если спрашиваешь, то дело ясное, - сказал Коновицын и вразвалку, показывая, что у него даже спина недовольна, пошел в глубь квартиры.
   - Да я и на работе не был... Да я...
   - Если спирт брать, то не  «да я»... А осинового сырья подвезти - тут «да я»...
   Гр. Коновицын сел за стол на кухне, предложил гостю тоже приземляться. На тарелках лежало несколько кусочков обветрившейся уже селедки, пару кружочков колбасы и знаменитый завтрак туриста, сохранивший в неприкосновенности форму консервной банки и даже колечки на ее дне.
   - Максим Романыч, ты... на дверь-то... эт-та... зачем поцепил?
   Железнодорожник-любитель плеснул гостю в емкость граненого стекла, себе налил, мало, как украл, и, скривившись, объяснил:
   - Комиссии замотали: три сразу, причем две от какой-то общественности. Спрашивают из одной: это на что же вы намекаете, когда через весь паровоз написали: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка!»? На каком основании паровоз стоит в квартире? Пришлось написать на двери: «БЕС-КУДНИКОВСКАЯ КОММУНА». Бес, понимаешь, кудниковский, хм... Теперь по всем правилам: паровозу тут остановка. Так-то. Давай подымим, вира!
   - Пей сам, я, пожалуй, пропущу раунд. Не идет что-то сегодня, - схитрил Степка, почувствовав, что Коновицын с откровенным любопытством ждет, как он будет пить, словно знает, что ему горло заговорили и много кой чего загипнотизировали.
   - Нет-нет-нет, я один не могу. Алкаш я, что ли, чтобы одному пить? Один не могу, - заладил Коновицын.
   Не лежала душа Степки к откровенности, и все тут. Не такой был Коновицын, как прежде. Ухмылочки, улыбочки, похмыкивания, высокомерие, мол, я вот он, а ты - шоферюга, извозчик самосвальный, все рыло в солидоле. И нехорошо как-то посверкивали голубоватым любопытным огоньком зрачки у хозяина, подернутые вроде бы как дымком. Может, в тот раз показался своим человеком, а в действительности он такой, как сейчас? Тогда, погоди...
   - Ты каким, гад, спиртом меня угостил, а? - вцепился Степка в тонкую его курточку. - Каким спиртом, говори!
   - Осиновым, - нагло ухмыльнулся тот. - Разве ты не знал об этом?
   - Значит, древесным? - пытался трясти его Степка, но тот сидел непоколебимо, как монумент.
   - Спирт осиновый, но формула винная. Небось, на халяву превысил норму? Тебе же говорилось: после литра действует, как древесный. Насколько мне известно, ты сразу три литра махнул. Махнул?
   - Махнул, - уныло согласился Степка.
   - Ну и?
   - Внутренности растворились. И горло то ли заговорили, то ли закрылось совсем, запаялось.
   - Это бывает. На нервной почве спазм пищевода, полная непроходимость.
   - На нервной почве, говоришь? - Степка задумался: может, он говорит правду? - А что, все может быть. У меня вообще такое нервное происшествие - сроду не поверишь! В морг попал, думал вначале, что в кооперативный вытрезвитель. Один гад хотел последние пломбированные зубы выдрать. Еле сбежал...
   Коновицын ни с того, ни с сего завел под носом веселый мотивчик, хлопнул лафитничек, хлебушком бородинским занюхнул, селедочкой закусил - живут же люди! Тут кислород перекрыли наглухо...
   - Слушай, да это же замечательно, что ты без топки совсем, - засверкали, заискрились глаза у Коновицына. - Тебе не надо ни есть, ни пить, стало быть, не надо на это деньги зарабатывать. Ты - первый человек в мире, который живет по потребностям. По ним, родимым, ты отныне живешь, а их у тебя практически нет. Позволь, да ты ходячая  формула коммунистического счастья, человек из светлого будущего!
- Зачем же мне тогда жить?
-  Да разве живут лишь для того, чтобы пожрать да нажраться? Ради идеи! - Коновицын явно насмехался. - Кто знает, может, ты тот самый призрак, который бродит по Европе с прошлого века и который добрел, наконец, до нас в твоем истинно светлом образе? У тебя почти нет почвы, где может произрастать грибок индивидуализма, разве что на одежду да на обувь придется зарабатывать. Так ты можешь эмигрировать в совсем теплые края, где можно одной набедренной повязкой круглый год обходиться. Ты идеал и для плюрализма, потому что материально ни от кого не зависишь, мнение свое можешь менять как перчатки, потому что оно твое, а не начальства. Ты - свободен. Ты - первый человек на земле больше всех свободный. До тебя она трактовалась как осознанная необходимость. Ты похерил понятие необходимости... Стоп, а как питаешься, должна же поступать откуда-то энергия?
   - Мне кажется, от Алана Чумака. Вместо трехлитровой банки с водой сам сажусь без трусов перед телевизором, - ответил Степка и тут же сильно заподозрил, что эту мысль ему вложил кто-то прямо в рот.
   - Послушай, так тебе даже талоны на сахар не нужны!
   - Отстать ты со своим сахаром, со своей болтовней! - взъярился Степка и заколотил кулаком по столу. - Я опохмелиться хочу, в этом у меня первейшая необходимость! Поправить голову желаю - совсем на это не имею права? Какая в хрена свобода, ежели вокруг во всем сухой закон?! Дозу давай, а не свободу! Дозу гони, а свободу свою возьми на х..! До-о-озу-у-у...
    Гр. Коновицын смотрел на него, как на подопытный экспонат, и вовсю лыбился. Со Степкой же случилась истерика, он схватил бутылку и хотел ее вогнать в глотку, а там - будь что будет. И всадил бы, но увидел на подоконнике новенькую медицинскую грушу - кирпичного цвета резина, граммов на двести, то есть именно то, что нужно. И вспомнил он ухищрения иных дальнобойщиков, которые опохмеляются с помощью таких вот груш, правда, через задний проход. Под газом дальнобойщик, потому что водка всасывается и таким путем, но зато ни одна поверка не обнаруживает опьянения. Разве что кровь из вены взять, да кто же на дороге из вены-то ее берет?
   Он схватил грушу и бутылку, ринулся в ванную, разбавил спирт водой, а то чего доброго, как бы там не вспыхнуло. Как и положено, смесь помутнела, пошел мелкий  пузырь... Набрал полную грушу, скинул штаны и стал искать. Безуспешно, никаких отверстий для естественных надобностей - ему словно приварили на задницу совковую лопату, потому как наконечник груши все время сталкивался, несомненно, с металлом.
   - Как успехи? - насмешливо спросил хозяин, бесцеремонно распахивая дверь в ванную.
   - А-а!.. - заорал Степка, швырнул на пол грушу, затем бутылку, но странно - они вроде бы полетели по назначению, однако перед самым полом совершенно пропадали куда-то.
    Хозяин захохотал и, заложив руки в карманы, побрел на кухню. И только теперь Степка приметил у него странные каблуки, не целые, а разделенные на копыта, покрытые сверху жесткой и черной, как у вепря, щетиной. К тому же, у хозяина имелся и развесистый хвостяра со свалявшейся темно-рыжей кистью на конце. «Еще не пил, а черти уже явились? В магазинах - шаром покати, а черти разгуливают по московским квартирам? Тьфу, наваждение», - еще больше расстроился Степка Лапшин и безвольно поплелся за хозяином.
   - Так я про необходимость, - продолжал хозяин, все еще лыбясь. - Экологически чистый человек - это же мечта прогресса!
    - Так кто я - призрак или мечта, а? - Степка от нервного стресса даже захныкал. - Слушай, Романыч, если выпить нельзя, так давай хоть паровоз раскочегарим! А? - он просительно наклонил голову набок. - И - мы поедим, мы помчимся на оленях утром ранним, мы ворвемся прямо в светлую за-а-арю-ю!
   Степка завыл, заплясал, изображая что-то среднее между шоферским поддадэ и шаманским заполярным тустепом. Но что ему еще оставалось делать, человеку без основных потребностей? Он хотел заплакать, однако слезы не шли, и тут же хозяин обратил на это его внимание. Слезы не идут, потому что жидкости в организме нет, паровоз топить нечем, потому как шахтеры бастуют, а на осине одной никто в мире еще паровозы не гонял. Да и той уже нету, так что в связи с необязательностью поставщиков придется монтировать ядерную топку на быстрых нейтронах, пару будет навалом - вот тогда мы поедем, мы помчимся...
   - Романыч, не издевайся. Может, мне того... колоться? - простонал Степка, но, увидев испепеляющий блеск в глазах собеседника, извиняющимся тоном добавил. - Ведь поддавать-то как-то надо... Наркоманом как стать, а? Заявление участковому, Триконю, пускай на учет ставит и к аптеке прикрепляет?
    - У-у, - не выдержал и Лукавый, который скрывался под обличьем гр. Коновицына. Настоящий Коновицын ни слухом, ни духом не ведал об этой встрече, и в настоящее время по случаю того, что достал импортные масляные краски, подновлял на тендере паровоза квартет портретов классиков марксизма-ленинизма. И занят был размышлением о том, каким цветом накрасить ему паровозный свисток, подразумевая под ним гласность как таковую. Так какого цвета гласность?
   В «Бес-кудниковской коммуне» упрямство клиента и приверженность его к собственному образу жизни были вызывающими. И тогда нечистый вспомнил о «духовной» пище и метнул перед Степкой телевизор с любимым его Чумаком на экране. И что же? Степка подергал подбородком в сторону экрана и спросил Лукавого: слышь, а там сейчас случайно футбола нету?
   Да на тебе футбол, подавись! И тут же на экране забегали двадцать два мужика, не считая судьи.
- «Спартак» киевское «Динамо» причесывает, Коновицын! Ура-а! Черенков, Черенков, давай, давай! Бей, твою мать! Го-о-ол! Го-о-ол! - орал  Степка на всю мощь своего нового говорильника, громил на радостях мебель кулаками, и Лукавый сбросил ему громкость раз в пять, потому что у него в ушах что-то зачесалось и зазудило.
   Прикомандировать ему малюсенького чертика для постоянного удовлетворения желаний? Потрет правой рукой левое плечо, а чертик - прыг ему на ладонь, чего изволите? «Водяры стаканяру впрысни в становую жилу!» «Бабца с конкурсу, чтоб ноги с под ушей!» «Ташши партнеров козла забивать!» Живо представил Лукавый эти картинки и приуныл. И пьянка, и развратец, и примитивные, мелкие грешки и увлечения тоже проходят по ведомству нечистой силы, но ему хотелось крупного успеха, как Аэроплан Леонидович Около-Бричко, но нет, тут ничегошеньки не получалось - неподатливый гегемон, неспособный на большие дела, невероятно приверженный своим примитивным желаниям и потребностям. А по проекту-то человек без потребностей... Пронюхает Костлявая, когда одного клиента недосчитается, об этом эксперименте, а уж о Кощее Бессмертном и говорить нечего - сплетет ему Кощеюшка лапти, ох сплетет, ведь каждая ошибка - ему лыко...
   - Беланов! Беланов, сволочь, мать-перемать, чтоб у тебя ноги отсохли. Судью на мыло, по талонам! По талонам - на мыло-о-о! - неистовствовал Степка Лапшин.
   Лукавый резко повернулся к нему, скрестил руки (как на электрической опоре, когда хотят предупредить: «Не влезай! Убьет!») и пустил из зрачков в спину несчастного гегемона парочку синих лучей. Там, где сидел Степка, полыхнуло, заскворчало, повалили клубы дыма. Из него вышел Великий Дедка Московского Посада в форме № 1, то есть в обличье старого облезлого хрыча и проскрипел:
   - Не договаривались так, ваше высокосатанинство. Попользовались и фу! - нету? Испепелить хама запиенса и вся недолга? Нет уж, я его вперед по шпалам, вперед по шпалам по окружной домой направил.

У Вас недостаточно прав для комментирования