Мало кто из нынешних самых «щирых» украинцев знает истинный смысл этого слова, вынесенного в заголовок одного из самых проникновенных стихотворений выдающегося поэта 20-го века Ивана Выргана. Да и сам литературный псевдоним моего незабвенного друга у многих вызывает недоумение. Объясняю в обратном порядке: «вырган» - это орган, есть такой музыкальный инструмент. А «поворитьма» на староукраинском означает «вернувшись». Стихотворение под этим названием Иван Аникиевич посвятил своей любимой жене Екатерине, которая ждала его долгих десять лет, которые он провел в ГУЛАГе. И начинается это стихотворение так::
Ми пiдемо в глиб здичавiлого саду...
А посадили Ивана Выргана по доносу критика-"вырганоида" Дмитра Косарика. Произошло это в 1939 году, когда к Советской Украине были присоединены западные области. Вырган был в составе бригады, которой вменялось создать областное отделение Союза писателей Украины то ли на Волыни, то ли в в Тернополе. Впрочем, суть не в географии. Отделение СПУ создали и сели «в садочку з новымы членамы спилки выпыты бимберу», то есть самогону. Иван Аникиевич со свойственной ему непосредственностью провозгласил тост, который я цитирую с его слов, не изменив ни одной буквы:
- Ясновельможне панство, товариство, друзи! Я радый, що мы тепер разом, - едина культура, мова, история. Тилькы одне прохання - не створюйте колгоспив!..
Выпил Иван Аникиевич лишку. На следующее утро трезвый член той же бригады Дмытро Косарик докладывал обстановку в местном отделении НКВД. К 11 утра Выргана пригласили во вновь образованный обком КПУ. Оттуда он вышел уже в наручниках. В составе харьковской делегации Союза писателей я ездил в Киев на празднование 60-летнего юбилея Ивана Выргана. И тут на трибуну выполз Косарик. Мы с Иваном Аникиевмчем встали и вышли из зала. Взяли бутылку и уехали в Ирпень – дом творчества…
Поэты тянутся друг к другу, если чувствствуют, что нет к тебе зависти, вражды, а имеется хотя бы попытка понять твою душу, твое вечное смятение. Настоящий поэт никогда не станет искать у людей сочувствия своим бедам, которых у него, как правило, выше головы. Прочти их между строк, покачай головой, сравни со своими напастями, поройся в карманах и, если наскребешь на бутылку, иди к собрату по перу, выпей с ним, выслушай его стихи и прочитай свои. Вот и все, что нужно поэту для вселенского счастья.
Наша дружба с Иваном Вырганом возникла именно на этой почве. Он вообще в свои 60 лет тянулся к молодым. Станислав Шумицкий, Роберт Третьяков, Олекса Марченко — украинские поэты. И я, грешный, русский стихотворец. Как правило, мы встречались в яруге, разделявшей Харьков на две части. Там из-под земли били два источника, воду которых предприимчивые дельцы газировали и разливали в бутылки. Это были «Харьковская минеральная-1» и «2». Над этим провалом устроили подвесную дорогу, молодежь с удовольствием пересекала по воздуху местность, я всегда с большим удовольствием преодолевал пешим ходом.
Яруга разделяла нас с Иваном Вырганом: он жил «на той стороне», ближе к Павловому полю, а я и Роберт Третьяков - в Доме «Слово», писательском доме, построенном в 1934 году на средства Литфонда Украины. Большинство его довоенных обитателей, в том числе Михайло Семенко, Микола Хвильовый, были истреблны НКВД. 1937 год для писателей Украины начался именно в 1934-м. Я, кстати, к тому времени (1964 г.) получил две комнаты в коммуналке, где застрелился Микола Хвыльовый, предупрежденный другом по телефону о том, что за ним уже выехали.
Так вот, именно в этой яруге мы, как правило, и собирались поэтическим гуртом, чтобы выпить по чарке, почитать друг другу вирши, а главное - пообщаться с Иваном Аникиевичем. Он любил слушать наши стихи и никогда не читал своих. "Ото, якщо схочеться, вiзьмiть будь-яку з моiх книжок. Може, щось й зрозумieте..."
Как правило, мы располагались на скамейке под огромным явором - для несведущих, это белый клен. И после первой чарки Иван Аникиевич, лукаво глядя мне в глаза из-под мохнатых бровей, разглаживал пальцами щеточку увов и говорил с укором:
- Сашко, ты миг бы статы знамЕном украинськои лирикы, а пишеш москальською мовою!
Но при этом добро улыбался. Я был горд тем, что классику украинской поэзии мои стихи нравятся. Иначе Иван Вырган не дал бы мне рекомендацию в Союз писателей. Кстати, кроме меня, он ее не дал никому.
Однажды, сидя на лавке под явором, Иван Аникиевич вдруг заговорил о своей родной Полтавщине.
- Ты знаешь, Сашко, шо ричка Ворскла насправди называеться Вроскло? И шо ричка Псел - це Псло?
Откуда мне было это знать. Только от него.
- Скоро помру. Хотив бы перед смертю з ципком пишки обийты мою Полтавщину. Слухай, а залишиться писля мене хоч якась пам"ять про поэта Выргана? Хоча б оця яруга...
Мы выпивали на скамейке под явором втроем. Роберт Третьяков - великолепный украинский поэт, к сожалению, уже покойный, как говорится, намотал слова Ивана Аникиевича на ус. Оказывается, у него был приятель, тоже поэт, который работал на заводе, где изготовляли эмалированные металлические таблички с названиями улиц. И через несколько дней Роберт и его приятель пришли ко мне с мешком искусно сделанных табличек с надписью: "Яруга Ивана Выргана". Дело было вечером. Гвозди и молотки у меня нашлись. До полуночи мы приколачивали к кленам, дубам и вербам эти таблички.
А на следующий день позвали Ивана Аникиевича на лавку под явором. Сели, выпили по чарке, закусили, чем Бог послал. А затем Роберт Третьяков попросил Выргана глянуть на табличку над его головой. Надо сказать, что исполнена она была, как и все десять остальных, солидно: алые буквы на голубом эмалевом фоне. На табличке значилось: "Яруга Ивана Выргана". Прочитав это, поэт остолбенел, а потом заплакал.
Самое удивительное в этой истории то, что буквально через месяц харьковское интурагентство издало буклет, где фигурировала "Яруга Ивана Выргана". А вскоре харьковский горисполком узаконил это название.
