II
Новейшая наша история началась в Междуреченске. Он на самом юге Кузбасса, в Горной Шории, которую называют, хотя я терпеть не могу подобных сравнений, сибирской Швейцарией. Городу нет еще и полувека, а впечатление такое, словно стоит тут испокон веков. Тут три шахты - имени Шевякова, имени Ленина и «Распадская», обогатительная фабрика, дымящая так, будто она и есть выход из ада. Снег здесь с чернотой. Гора Лысая, под ней фабрика, совсем не белая, как и положено зимой, а серая, в щетине прокопченных елочек.
Началась новейшая с мыла. Точнее, с хронического его отсутствия на шахте имени Шевякова. Тут невольно вспоминается, что дом Романовых пал не в результате подрывной деятельности разных пламенных революционеров, а потому, что Питер остался без хлеба, взбунтовались разъяренные женщины. Февральская революция явилась полной неожиданностью для Ленина. Шахтерские выступления восемьдесят девятого года тоже стали неожиданностью для Кремля, для главного перестройщика. В России история повторяется все время, круг за кругом, но ни разу никто из власть имущих не извлек из нее ни единого урока!
Работа у шахтеров адова. Над головой толща породы в сотни метров, пыль, уголь въедается в потную кожу, вентиляция обезвоживает тело. «Я работаю как вельможа, я работаю только лежа»,- как писал шахтерский поэт Николай Анциферов. Каждый миг таит в себе опасность: обрушится ли кровля, прибьет ли куском породы, произойдет ли выброс газа и взрыв, случится ли самовозгорание - об этом заботится подсознание, а сознание занято угольком, который должен идти на-гора. И так день за днем, год за годом. Поднимается горняк из преисподней, аспидно черен - родная мать не узнает, идет мыться, а в душевой ни мыла, ни полотенца. День, два, три...
Между прочим, тогдашний директор шахты В. Л. Сорока ходил в горком партии, предупреждал, что у людей заканчивается терпение, и они забастуют.
- Ну и пусть бастуют, - ответили ему в горкоме.
Дело было, разумеется, не только в мыле. В горбачевскую эпоху все превращалось в дефицит. В избытке были лишь маловразумительные речи главного перестройщика, бесконечное переливание из пустого в порожнее, которое невероятно раздражало людей, - речи эти были сами по себе, а жизнь сама по себе, и взаимосвязь между ними никак не просматривалась.
И шахта имени Шевякова забастовала. Вышли на городскую площадь, застучали касками. Появились лидеры, послали на другие шахты. Междуреченск забурлил. Возникли рабочие комитеты, взявшие на себя ответственность за порядок в городе. Объявили сухой закон. Вся страна приникла к экранам телевизоров, да что там страна - весь мир. Шахтерам симпатизировали, ибо болтовня всем надоела. Но и была тревога: что же дальше будет?
...Мы на небольшой площадке на крутом склоне горы. Дорога сюда расчищена бульдозером, снег здесь белый. Слева крутой уклон, поросший цепкими елями, - до дна ущелья метров восемьдесят. Справа - скамейки, новогодняя елочка с небогатыми игрушками. Ленты серпантина развеваются на ветру.
Скорбная надпись, черные плиты погибшим, припорошенные снегом. Это мемориал.
- Маркшейдеры определили эту точку на горном отводе, - объясняет Эльвина Ивановна Поспелова, начальник отдела кадров шахты имени Шевякова.
На глубине около четырехсот метров под нами с декабря девяносто второго года двадцать три погибших горняка. Тогда произошла жуткая трагедия: взрыв отрезал шахтерам путь к спасению, затем прозвучал второй... Уникальная, страшная авария - горноспасатели, техника, ныне существующая, оказались бессильными. Двадцать три так и остались там. Всего погибло двадцать пять человек.
Не хочется давать волю воображению, ни своему, ни читателя. Хотя, надо заметить, инстинкт самосохранения, как это ни странно, давно выключает у нас и воображение, и чувства в подобных случаях. Этот инстинкт не позволяет нам осознать, что тридцать две тысячи убийств (по официальным данным!) в России в минувшем году - это колокол, звонящий по всем нам. В три раза больше, чем погибших за десятилетие афганской авантюры, - в уме считаем, не в сердце. Десятки тысяч убиенных в Чечне, причем ни в чем не повинных людей, для нас не трагедия, хотя нам жалко несчастных солдатских матерей. Не стынет кровь в наших то ли рыбьих, то рабских жилах, когда узнаем, что народы Союза в последнее «великое» десятилетие потеряли убитыми больше, чем США на всех фронтах второй мировой войны. А сколько нерожденных? Зато когда в разборке погибает преуспевающий бизнесмен-журналист... Да разве не он, да простит меня Создатель, был среди тех, кто терроризировал нас рекламой, между сникерсами и баунти показывал по телеящику бесконечные мордобои, стрельбу, убийства, приучая нас ко всему этому как к чему-то нормальному? Не нашла ли тут награда своего героя?
- Почему все-таки это произошло? - спрашиваем Эльвину Ивановну.
Наша собеседница не ответила ничего определенного. Правительственная комиссия, которую возглавлял накануне своего премьерства Черномырдин, тоже ведь не дала однозначного ответа. В материалах комиссии отмечались и сложные геологические условия, и повышенная загазованность, и нарушения при производстве работ (Господи, да работа в точном соответствии с правилами - это же разновидность забастовки!), и вполне вероятная неисправность кабеля.
Эльвина Ивановна пережила и кадровую перетряску, и встречи с вдовами и матерями погибших, и, наконец, что такое быть начальником отдела кадров закрывающейся шахты. С грустью рассказывала она о том, как бузила демократия, изгоняя с шахты, как представлялось закоперщикам, лишних и ненужных людей. Те, кто в забое, не лучшим образом относятся к тем, кто сидит наверху, в конторе. Особенно если конторские получают побольше шахтеров. И тут такое было. Не по ндраву пришелся прежде всего директор шахты, опытный горный инженер, взыскательный руководитель. Привезли и. поставили своего, по ндраву, и пошатнулась дисциплина, и техника безопасности, и ответственность за свое дело, и заработки пошли на спад.
Сразу после посещения мемориала мы разыскали бывшего директора. шахты. Тогда, после бунта, его пригласили на соседнюю шахту, имени Ленина. Своими расспросами, конечно же, мы разбередили В. Л. Сороке душу. Но как держался с нами, допытливыми и дотошными, он! Не дал волю чувствам, xoтя обида, вернее, тень ее, проскальзывала в голосе.
- На Шевякова, - рассказывал он, - я начинал главным инженером. Неделю знакомлюсь с людьми, побывал на каждом участке, изучал условия работы, и вдpyг передают: вас вызывает секретарь парткома. Поднимаюсь наверх, думаю, что разговор пойдет о моих наблюдениях. Захожу и слышу: «Вы почему нарушаете устав КПСС? Вот вам устав, вот вам инструкция по учету, читайте здесь». Спрашиваю: «Вы это всерьез?» - «Да». - Здесь Сорока сделал паузу. - Потом, когда меня назначали директором, я поставил условие: замените секретаря парткома. Коллектив трудный, недружный, процветает наушничество, люди обозлены...
Однако тогда его не послушали. Гарий Немченко и новокузнецкий писатель Геннадий Емельянов, что называется, разговорили собеседника, вызвали его на откровенность, а в моей голове засел прокурорский прямо-таки вопрос: считает ли он себя тоже виноватым в трагедии, хотя она и произошла после того, как его оттуда «ушли»? Ведь не мог он не знать, что там происходило, - шахты рядом, недаром у него на столе в одном листе план разрезов обеих шахт. Да и коллектив вскоре понял, какая с директором вышла промашка, шахтеры все громче стали говорить, что Сороку надо вернуть.
Как всегда, выручил Гарий Немченко, спросив его как бы между прочим:
- Вернуться не предлагали? .
- Было, - подтвердил Сорока. - Но я сказал: пусть все, кто подписал бумагу о моем снятии, придут и пригласят.
И застучал по столешнице указательным пальцем, как бы перечисляя поименно всех своих обидчиков. Они не пришли. Кое-кто из них сделал карьеру, заседал в Верховном Совете, другим признать ошибку показалось, видимо, слишком унизительно.
Нет, не задал я прокурорский вопрос, не бросил камень в жертву вместо того, чтобы воздать должное виноватому. Сколько таких руководителей, настоящих профессионалов, было отстранено от дела в нынешнюю смуту? Сколько ушатов грязи было выплеснуто на головы так называемых «красных директоров» после того, как Горбачев проинструктировал народные массы: «Вы давите на них снизу, а мы будем давить сверху!» На светлые головы, которые тащили на себе тяжеленную ношу стабильности всей экономики Союза. И сейчас для многих из них слово «тащить» не потеряло свою иносказательность, не сузилось до воровского смысла.
Ну а тот, кто погнал мутную волну, никак не предполагал, что она смоет и его с кремлевского Олимпа. Сейчас он твердит, как заклинание, «еще не вечер», предполагая, видимо, что потемки впереди. Ждет, что люди опять пригласят порулить ими, а язвительные писаки интересуются насчет того, президентом какой страны он желал бы стать...
Ведь нелепица, анекдот: из мыла возгорелось пламя. Шахтерская карта, которую разыграли радикальные демократы во главе с нынешним президентом России, - отнюдь не анекдот, трагедия всех народов Союза. Прежде всего - шахтеров. Площадь в Междуреченске, где лежали они, когда разборка Горбачев - Ельцин достигла наивысшего накала, место, конечно, историческая. Но сегодня она воспринимается всего лишь как огромный ломберный стол, где в грязной политической игре шахтерская карта стала козырным тузом.
Не все лежали и стучали касками в том же Междуреченске. К примеру, на шахте имени Ленина участок Николая Сухорукова, невзирая на пикеты, не прекращал добычу. Не потому, что. Сухоруков одно время побывал в партийных секретарях, а потому, что, по его убеждению, каждый должен хорошо делать свое дело. И сейчас участок работает отменно, зарплата у горняков приличная. «Мы гордимся своей профессией», - заявил бригадир с этого участка Мингалий Дусянов. Согласитесь, в наше шкурно-продажное время так говорить не принято. А оказывается - говорят!
