IV
Ночью Василию снились жена и дочери, Галя и Света. Дочери почему-то были очень маленькими, годика по два им, не больше. Ему стало обидно - вот-те раз, растили-растили, а они опять крохотные. Ползают по паласу в большой комнате, по всему видать, в старой квартире в городе Красном Луче. Елки зеленые, загрустил Василий, переезд в Изюм впереди, дом надо будет строить, деньги у Былри занимать!.. .
Предстоял неприятный разговор с бригадиром Иваном Музановым. Он давний друг - их койки рядом стояли в казарме и в шахтерском общежитии, когда они, отслужив в армии, приехали в Донбасс. Значит, придет еще Музанов, принесет девчонкам пакет грецких орехов, вручит Антонине букет красных роз, поставит перед Василием бутылку коньяка и скажет: «Поговорить, Вася, надо» .
Антонина недолюбливала Ивана - поперек горла становились его успехи, награды, премии. И Василия сбивала с пути, все нашептывала, что он ничем не хуже Ивана, а у того вон какая слава, вы, мол, упираетесь, а Иван из президиумов не вылезает, разъезжает по совещаниям, съездам да заграницам, а зарплата-то идет и стаж подземный, а не заграничный. Вот ведь какая зловредная женщина! А забыла то, когда у нее родились девочки-двойняшки, что Иван Музанов из роддома повез ее в новую квартиру, можно сказать, в свою собственную, предназначенную ему. Не был он тогда еще бригадиром, потом почти год жил с женой и сыном в общежитии. Но и это для Антонины не резон, дескать, если бы был бригадиром, не уступил бы очередь - вот ведь какая... 3начит, придет еще Иван Музанов, будет уговаривать не обращать внимания на Антонину - сама не ведает, что творит. Скажет, что переходит бригада на другой горизонт, дают новую технику, и вообще быть через полгода Василию Сиволобову бригадиром. Намекали Ивану на повышение, поскольку он закончил институт, и спрашивали, кто может его заменить. «Сиволобов», - ответил бригадир... Будет горек коньяк, не согреет он беседу между старыми товарищами, придется Василию отнекиваться да отказываться, не глядеть в глаза Ивану - ведь Антонина с Фроськой дело уже обтяпали, обменяли квартиру на фундамент с шестью сотками неподалеку от Былри, конечно, с доплатой в тысячу рублей. В общем, поменяли государственное на частное и еще деньги взяли…
Как сказать Ивану, мол, за бывшую твою квартиру, во всяком случае, за твой подарок, сорвали тысячу целковых? Не скажет он Ивану. Уедет в Изюм, найдет в Антонининых коробках шоферские права, полученные в армии, сядет на грузовик - надо будет строиться, машина пригодится. Значит, поедет еще в Краматорск за кирпичом для дома, а кирпич окажется ворованным, если не угодит Василий за решетку, выкарабкается из беды, даже права вернет. Но с тех пор будет работать на автопогрузчике или на автокране. Коль снится квартира в Красном Луче, то все у него впереди...
Вроде бы Василий пришел с шахты, раздевается в прихожей, а жена берет за руку, ведет в большую комнату и говорит:
- Вася, взгляни, какие у нас дочери красавицы! Он смотрит и видит: в самом деле, дочери красавицы, только маленькие они премаленькие, крохотули-карлицы.
- Ты что, мать, не видишь, они только с виду маленькие, а совсем взрослые?! Чему радуешься?
Откуда ни возьмись, вбегает Ефросинья, за нею - Андрей Былря, они тоже росточком с дочерей, и давай кричать на Василия, дескать, он тоже маленький, только не признается, дурак; потому что маленькому, незаметному во всех отношениях лучше.
- Папа-гномик, папа-гномик, - заладили дочки и, взявшись за руки, закружились вокруг него. - Папа-гномик, что ты нам купил?
Опять то же самое.
Поют они дурацкую песенку, а Василий - глядь на свои руки - малюсенькие они, как у младенца, и сам стал с дочерьми прыгать, распевать вместе с ними. Затем Василий сообразил, что пляшут и прыгают они не в Красном Луче, а во дворе у Андрея Былри. Сам Андрей подкатил к ним на пятой модели «Жигулей» - и тоже в пляс на рычащей машине.
Прыгнула Антонина на руки Василию, а он хочет вырваться из их хоровода, взглянуть с Былриного крыльца туда, где должен стоять его, Василия, дом. Душу прямо гложет мысль: «А вдруг дом не построен, вдруг еще надо строить?» Ну, строиться опять - это занятие на очень большого любителя! Никак Василий не сдвинется с места, а тут Антонина как взвизгнет по-собачьи!
Во сне он, должно быть, схватил за шкуру Иву, которая, спасаясь от волков, вломилась в зимовье, забилась к нему на нары. Он вскочил, очумело замотал головой, с трудом понял, что это не Антонина, а Ива перед ним, не Андрей пляшет на зеленых, пятой модели «Жигулях», а рычащий Хангай занял оборону в распахнутых дверях, кидается в светлый их проем и пятится назад, кидается и пятится. Василий схватил ружье и, не целясь, ударил дублетом в волка, который сидел под вековой лиственницей. Серый пропал, ободренный пальбой пес вздумал погнаться за ним.
- Назад, Хангай! Назад! - заорал Василий.
Пес догадался, насколько безрассудно и опрометчиво поступил, или на него кинулись волки, во всяком случае, он влетел в зимовье с поджатым хвостом, но тут же, устыдившись своей трусости, занял прежнюю позицию в дверях. Василий взял его за тугой, встопорщенный загривок, возле руки сухо щелкнули зубы, и тогда он, рассердившись, швырнул пса в дальний угол и захлопнул дверь. Теперь Хангай рычал на него.
- Цыть, дурак! - прикрикнул на него Василий, зажег фонарь и, когда пес притих, погладил костистую его голову.- Не возьмут они нас здесь, понимаешь? Кишка у них тонка до нас добраться. Поймут, что ни хрена не обломится, и уйдут... На охоту хочется? Конечно, хочется. Дело налажу - и будем ходить. Побелкуем, шкурка - мне, тушка - вам. Ива только у нас слишком боязливая, - Василий вздохнул, Ива, услышав свою кличку, замахала на полу белым хвостом. - Может, соболишку какого добудем - бабам моим ой как много меху надо! Соболишка много времени требует, а мне некогда. Не ради охоты явился я сюда загибаться... Может, глухаря свалим или косача, рябчик-дурачок почками ивняка вдоль Ключа должен кормиться... Завтра, Хангай, все решится, есть ли для меня здесь фарт или надо возвращаться. Тебя, Хангай, заберу в Изюм, а Иву, пожалуй, верну в деревню Мутино... Завтра!.. Загадывать не будем, тьфу-тьфу-тьфу, - поплевал Василий, как и положено, через левое плечо и постучал для верной безопасности от сглаза костяшками пальцев по деревянному настилу.
Снег припорошил следы ночных гостей. Пришлось закрыть собак в зимовье. Не давали покоя волки, где-то поблизости были олени. А где олени, там могут быть люди. Встреча с оленеводами не входила в его расчеты. Волки могли наведаться, когда он будет в пещере, кроме того, Ива и Хангай если попадутся на глаза оленеводам, наверняка заинтересуют их, и тогда, Василь Иваныч, жди незваных гостей. На ночь не мешало бы поставить двухпружинный капкан - серые обнаглели, забыли про осторожность, какой-нибудь и сунет лапу. Зачем патроны жечь.
Из входа в штольню курился парок, как, впрочем, клубился паром родник, запруда. Зияющая дыра в горе соблазнит любого человека заглянуть внутрь, закрывать ее бессмысленно - к ней ведут его следы на снегу. Охотнику или оленеводу можно будет объяснить, дескать, смотрю родовые угодья, увидел дыру в горе, полюбопытствовал, а там пещера. В крайнем случае, можно даже сказать: пещера с золотишком - чтоб не поверили. Но вот если будет лететь на вертолете какое-нибудь начальство, какой-нибудь надзор, хуже того, милиция,- тем, кто летает на вертолетах, потруднее лапти сплести. Но ведь волков бояться - в лес не ходить. Надо укрепить свод и стены штольни, в любой момент может произойти завал, а горноспасателей здесь нет. Заменишь крепеж, простым любопытством не отговоришься - умысел налицо, не отвертеться. Но и работать в пещере, когда знаешь, что штольня на ладан дышит, может, ты уже в ловушке, - тоже не дело. Завалит - не выберешься, щебень выбрать можно, а вдруг ахнет глыба? Нет, волков бояться - в лес не ходить.
Василий принес лопату и лоток, но, прежде чем войти в штольню, не без тревоги обратился к Хозяину:
- Разреши, Хозяин, взять пробу. За спрос не бьют в нос. Разреши узнать: есть фарт или нет. Дай знак и, будь добр, не прикапывай. В твоих владениях пролилась сиволобовская кровь, ты не забыл об этом, и я помню. Так что не прикапывай зря, Хозяин. .
Пробравшись в пещеру, Василий облюбовал полянку подальше от входа, потому что ближние наверняка были промыты, но брать пробу не спешил. Ему казалось, что Хозяину он не все рассказал, тот может и не понять его, и поэтому обратился к нему опять.
- Хозяин, послушай, пожалуйста, меня, - сказал Василий задушевным, свойским тоном. - Если ты не возражашь, - у Василия непроизвольно вырвалось «не возражашь», потому что именно так бы сказал Иннокентий Константинович, и так Хозяину, возможно, было понятнее, - я попытаю свой фарт. Если тебе не жалко, конечно. Можешь поделиться - поделись... Понимашь, Хозяин, мне фарт нужен. Воровать я не умею, спекулировать тоже, взяток мне не дают - не за что на лапу-то мою, не мохнатую, класть. Не приспособился: я... Вроде бы жить можно: работа есть и войны нет. Жена, дочки. Домишко в Изюме построил, баньку сварганил - ну какой, скажи на милость, без баньки сибиряк? Так вот, домишко есть, две тыщи за него Былре должен. Мебели особой никакой нет - работал я по углю в Донбассе, так сервант из Красноармейска, кухня из Красного Луча, диван-кровать и софу раздобыл в Первомайске. Не мебель, а сбор блатных. А бабе моей, Антонине, гарнитур, если не югославский, то венгерский хочется. Вообще-то она зараза, а не баба. Но это между нами.
У меня пятнадцать лет подземного стажа, как рыба лез поглубже, деньги были, ничего жили. Выпивал маленько, сам знаешь, пейзаж подземный никак на сочинский не похож. Помантулишь хорошенько, ну и выпьешь - так же рабочий класс, он не выпить разве дурак, кому это неизвестно? Тамошний Хозяин два раза меня прикапывал, я и не стал испытывать больше его терпение. Пошел слесарить, шоферить и такое прочее. Денег сразу стало меньше, а привычки-то остались. Привычки-то с запросом! Переехали в этот Изюм, жизнь там, как известно, более сладкая. Жизнь-то жизнью, а я и Антонина моя, она клизмы в больнице ставит, - ни шабашить, ни воровать, ни спекулировать.
И свояк мой Былря не спекулирует. Немножко на фабрике приворовывает, так, самую малость, чтобы ничем от других по тащилке не отличаться. Несун-одиночка, неорганизованный, клиент не народного, а товарищеского суда. Брат его Степан говорит, что он индивидуальный коммунизм построил, а по-моему, немножко не так - при социализме сильно приспособился. Он огород оседлал, вкалывает на нем. Клубника, смородина, перец, виноград, огурцы, помидоры, лук, чеснок, карпов в своем пруду развел - в общем, многоотраслевой приусадебный участок. Он у нас как тот преобразователь природы , тот самый, который, говорят, с клубники упал и разбился. Былря такой же, у него укроп как можжевельник. А у нас с Антониной ни хрена не растет, не умеем, хорошо еще, что шесть соток, а то на пятнадцати ничего бы не было.
Посуди сам, Хозяин: чистыми я приношу сто семьдесят, Антонина - сотню, девчонки на кино да на танцы получают. Дочек выдавать скоро замуж. Джинсы, если ты не знашь, что это такое, скажу: штаны такие из грубого материала, стоят примерно двести рублей. Сапоги - вообще разорение, за месяц я могу заработать только на одну пару. А дубленки, Хозяин? Это те же кожухи, только модные: раньше в Изюме без шифоньера замуж не шли, сейчас без дубленки не берут и брать не будут. Дубленка стоит всего-то тысячу рублей. Куртки кожаные просят, жакеты тоже модные, клади, Хозяин, по пятьсот целковых штука. Туфли, джемпера-свитера, платья, плащи, а шапки? Перины-подушки, дубленки дубленками, а их тоже давай. Антонина без перьев, я тоже, - Василий для убедительности снял шапку, осветил фонарем лысину, - шерсти немного сберег, моль неделю не прокормится. Так-то, брат.
Или вот еще что. Являются как-то домой дочки и говорят: «Были мы у Людки, у подруги, значит, у них кни-и-и-иг - целая стенка! Дюма вся, Дрювон, «Сага о Форсайтах», та самая, что по телику показывали, Джинсон есть… Па-ап! Купи у Людки «Трех мушкетеров»! Она недорого обещала отдать, за семьдесят пять целковых». .
«А на кой вам хрен сразу три? - спрашиваю.- Вам и двух хватит».
«Папочка, ты не о тех мушкетерах думаешь. Это книга такая, Дюма...»
«Нет, девушки, о тех. У Людки пусть будет «дюма» про тех мушкетеров, сейчас насчет этого свободно, а у меня своя «дюма», про двух. По четвертаку за штуку, к тому же один совершенно лишний, не возьму!»
Вот так, Хозяин...
Конечно, с милым рай и в шалаше. Но за такого, который так считает, Антонина замуж дочь не отдаст. По ее мнению, нынче так рассуждают только чокнутые. Вот она и донимает меня. Ох, Хозяин, как она меня донимает...
И непонятно мне, Хозяин. Ведь люди дубленки, куртки, джинсы, дачи, машины покупают, с руками все это отрывают. 3начит, народ приспособился? Они, умелые, не дают покоя Антонине, а она – мне!
Решил прийти к тебе. Приспособиться я не могу, по мне лучше раз – и в дамках! Не хочу никакого шику особенного, но и не могу же, чтобы у меня было хуже, чем у других. Не могу... .
Помоги, Хозяин...
Василий так увлекся рассказом о себе и своих делах, так в откровениях разошелся, что Хозяин непременно должен был понять, и если он в ответ на исповедь снова промолчал, то, не иначе, одобрял его...
Набрав в лоток песка, Василий пошел к запруде промывать его. Осмотрел крупный кварц, перебрал почти все камешки, но золота не было. Наконец, на одном камешке хорошо сверкнула в луче солнца искорка. Он затаил дыхание, поворачивая кусок кварца и ловя солнечный. Луч - искорка не пропадала. Она била в глаза, слепила, радовала душу. В кварце явно был самородок побольше спичечной головки. Василий спрятал камешек в карман полушубка, стал промывать дальше. На дне осталась щепотка золотого песка. Игра стоила свеч.
- Спасибо за фарт, Хозяин,- повернулся он к горе и поклонился.
Захотелось вернуться в пещеру, очень захотелось, ноги так и несли туда, но он знал: фарт забирает в плен, азарт пытается взять над ним верх.
- Не распаляй, Хозяин, - твердо сказал он. - Вначале приведу в порядок штольню. Неделя потребуется, не меньше, но так тому и быть.
