V
Несколько дней Василий валил лиственницы, расчищал завалы в штольне, заменял стойки и укреплял свод. Уставал так, что к концу дня валился на нары замертво, а по утрам топор выпадал из рук. Волки оставили в покое, и Василий стал отпускать в тайгу собак. Они - охотники, по их понятиям, он вел себя непонятно и глупо. Не раз доносился до него звонкий лай Ивы, глуховатый, словно надтреснутый голос Хангая. Собаки звали его на белку, может, и на соболя, а он не шел. Однажды они особенно неистовствовали - похоже, держали сохатого. Свежее мясо не помешало бы при такой работенке - он питался консервами, варил супы из пакетов. Собак кормил впроголодь, из тайги они возвращались злыми, обиженными.
Расчищая завалы, Василий нашел старинную заржавевшую кирку без ручки - быть может, ею работал здесь еще Кузьма Сиволообов. Нашлась чугунная ступа и пестик, ими размалывали крупный золотоносный кварц. Совершенно неожиданно из-за стойки выпала четырехгранная бутылка темно-зеленого стекла.
Василий спрятал ее под брезентовую робу, словно кто-нибудь мог увидеть здесь находку, и побежал в зимовье. Бутылка была тяжелой, тянула килограмма на два, а то и больше, и предчувствие подсказывало: в ней золото.
Не терпелось Василию вынуть из горлышка деревянную, почерневшую от времени пробку, и брал за душу страх - вдруг там действительно золото? И брал страх при мысли, что его там не окажется. Расстелив полиэтиленовый пакет, он открыл пробку, наклонил бутылку, и с тяжелым шуршанием из горлышка посыпался песок, засверкали маленькие, с гречишное зерно, самородки. Они слепили, били в глаза, и Василия прошиб пот. Торопливо высыпал песок назад, в бутылку, заткнул ее, выкопал под печуркой ямку, спрятал туда находку, заровнял, присыпал сверху корьем.
Все это было похоже на сон. Василий ощупал себя - нет, все, кажется, въявь, только очень душно. Он открыл дверь, морозный воздух повалил в зимовье, вбежали собаки. Хангай принюхался к тому месту, где была закопана находка, улегся рядом с нарами, положив морду на лапы. Ива прыгнула Василию передними лапами на колени, тянулась к лицу, хотела лизнуть.
Василий кинул им сухарей, налил себе стопку, и спирт обжег все внутри, вывел из оцепенения, убедил его, что все происходящее не сон.
- Хозяин, ты очень щедрый ко мне. Спасибо за фарт, - сказал он темному углу зимовья и открыл собакам большую банку говяжьей тушенки.
Непростую задачу задала четырехгранная бутылка темно-зеленого стекла. Василий лежал на нарах, позволил себе, до конца дня отгул за сверхурочные, и размышлял: подкинул Хозяин фарт, фунтов пять в шкалике было припрятано, золото есть, а радости особой нет. Кто спрятал? Может, кто-то из предков намыл впрок, но, помня наказ Кузьмы, не посмел взять с собой? Наверно, какой-нибудь запасливый старик, чувствуя грядущую немочь, заготовил песок с тем, чтобы ежегодно отсыпать по фунту? А потом взял да и умер, унес тайну с собой? Кто знает, не побывала ли бутылка в руках близнецов? По наказу Кузьмы только один сын, старший в роду, должен был знать о месте. Почему Иннокентий Константинович, будучи при завидном здоровье, посвятил в тайну сыновей? Двух понятно почему - они близнецы, не хотелось обделять кого-нибудь из них, но преждевременно. Деду что-то угрожало, может, болел сильно, помял жестоко медведь - не раз Иннокентий Константинович был мят. Близнецы забыли завет Кузьмы, власть над ними взял фарт, и, кто знает, быть может, кто-нибудь их них из общей добычи отсыпал бутылку, это было замечено, и дошло до кровавой развязки? Не принесла радости находка.
Он когда-то читал в газете, что нашедшему клад выплачивается четвертая часть его стоимости. Сколько могли заплатить ему, если бы сдал бутылку государству, он не имел представления. Может, хватило бы с Былрей расплатиться, а может, и нет. В этом случае надлежало возвращаться в лагерь трассовиков, объясняться с напарником Колькой Кондаковым, которому нетвердо пообещал вернуться через две недели. Если охота будет удачна, то через месяц, в середине января. В начале марта начальство обещало их сменить, тогда-то и можно было вывезти добычу из тайги. До середины января Колька Кондаков не поднимет тревогу, потерпит, возможно, до февраля, а уж потом станет на лыжи, пройдет восемьдесят километров до Мутина, где есть телефон, даст знать начальству. Странный он какой-то, студент недоученный, круглые глаза сделал, когда услышал о том, что Василий уходит на охоту. Перепугался, бедолага, не хотелось оставаться в лагере одному. Не выдаст он раньше времени, плохо, конечно, если он задумает сбежать в то же Мутино, только для этого тоже ведь смелость требуется. Не на автобусе ехать, а на своих двоих, это по карте восемьдесят километров, по тайге, да еще незнакомой, заснеженной, через сопки, куда путь длиннее. Будет сидеть, как миленький, и ждать. На случай неожиданного прилета начальства был уговор говорить: вчера ушел на охоту, обещал дня через три вернуться. Не станет терять начальство время. Минуло всего шесть дней после ухода Василия из лагеря, и решил он вести себя так, словно никакой бутылки не находил. Не было бутылки, и все.
