VI
Фартило. Василий сбился со счета дней, наручные часы, которые показывали число и день недели, давно остановились и валялись в зимовье на окошке. Вспомнилось ему, что каждый день открывал по банке тушенки, - вот и таежный календарь. Подсчитал оставшиеся запасы и сильно удивился - неделю назад был Новый год.
- Ну, Васька, ну ты и ударник! Новый год промантулил, - посмеялся он и, как водится, подбил бабки на своем производстве и устроил себе праздничный ужин.
Налил в граненый стакан двести граммов разведенного спирта, потому что, по его данным, он добыл столько же металла, и, поздравив себя с наступившим, одним махом выпил. Высыпал в стакан добычу, для проверки годового отчета подержал на весу - было, было полфунта, точно. Трудно было ему упрекнуть самого себя в приписке или . невежестве: что такое в стакане двести граммов, он разбирался не хуже аптекаря.
Дни установились солнечные и морозные - самое время идти на охоту. И для собак оставалось мало корма. С ружьем Василий спустился вниз по Ключу, полагая, что вся таежная живность жмется к речушке, хотя и замерзшей. Ива и Хангай ошалели от радости, носились, вокруг него, прыгали на грудь. Василий ворчал на них для порядка, щурился от яркого снега, от которого поотвык под землей, улыбался - хорошо все-таки, черт возьми, идти по такой тайге! Ни души, тишина, белизна, покой. Воздух родниковый... Дышалось легко и свободно, не то, что в штольне, где было душновато от теплых глубин горы. И какая радость для глаза - снежным пухом укрыты сугробы, хвоя как в горностаевых мехах, и простор, на всю душу простор...
Собаки скрылись за деревьями, и, несколько минут спустя, донесся лай. Звонкий и визгливый - Ивы, злой, суховатый и резкий - Хангая. Они лаяли на белку, та притаилась в вершинных ветвях ели. Одним выстрелом снять ее не удалось. Волоча темный пушистый хвост, раненая белка кособоко и упрямо лезла выше и выше. Жалко ее стало Василию, но жить-то надо, и она после второго выстрела комком свалилась в снег. Туда бросились собаки. Зажав зверька в зубах, Хангай со свирепой заснеженной мордой куда-то умчался. Ива, растерянно и обиженно залаяв, погналась за ним.
- Хангай, стой! Брось, слышь! Кому говорю?! - Василий тоже побежал за собаками, но остановился - куда ему за ними, хотя они вроде как босиком, а он на лыжах.
Между тем, оторвавшись от Ивы, Хангай сделал круг и появился перед Василием неожиданно сбоку, бросил перед ним белку и отошел в сторону.
- Не знал я, брат, что у тебя такое воспитание, - сказал Василий и, засунув зверька в карман полушубка, нагнулся, хотел погладить пса.
Тот отпрянул и зарычал - не любил нежностей. И только после этого Василий вспомнил: у охотника-таежника несколько собак, все они бросаются к убитому зверьку, в свалке могут разорвать или испортить шкурку, и тогда самый ловкий пес убегает с добычей, чтобы поднести ее хозяину. А Василий об этом уже забыл...
Он хотел пройтись к сопке с двумя камнями, по пути сюда там видел немало белки, но пришлось повернуть к хребту, на склоне которого росла густая тайга и куда ушли собаки. Они за долгие дни ожидания охоты, наверно, прознали, где и что водится. И действительно, за каких-нибудь два-три часа он добыл полтора десятка белок.
Попался Василию и след соболя - принц тайги, как называл его Иннокентий Константинович (оставляя за медведем название ее хозяина и, конечно, должность прокурора), тоже охотился на белку. Когда-то Василий своими глазами видел: белка свалила кедровую шишку, спустилась вниз, а тут ее поджидал красавец баргузин с большим оранжевым пятном на груди.
След был не старый, можно рискнуть, но ввязываться еще в одну историю Василий не стал: этот фарт такой же заразительный. В случае чего, мало ему самовольной добычи золота? Еще за соболя намотают. Да и кому его, одного, дарить, чтобы Антонина и дочери были довольны? О-хо-хо, пусть лучше баргузин бегает.
Собаки все же кинулись искать соболя, видать, он составлял их основную профессию, но Василий пошел по гребню хребта вниз к Ключу, надеясь взять там рябчика. Он приметил там одно местечко: Ключ делал широкую размашистую загогулину, и на мыске загогулины густо кустился ивняк, впритык к нему подходил молодой ельник - для рябчика, любителя ивовой и еловой почки, столовой лучше не найти.
Гребень заканчивался крутой, почти отвесной насыпью из голубоватого мелкого щебня, кое-где прикрытого снегом. Остановился Василий на краю, глянул вниз - крутовато, надо обходить и спускаться дальше, где спуск положе. Посмотрел туда и глазам своим не поверил ~ там, на площадке, глухарь поклевывал камешки. Василия закрывал куст, да и было далековато, метров сто - сто двадцать, и поэтому глухарь не встревожился.
Василий - назад, потихоньку и полегоньку стал обходить, молясь в душе, чтобы в такой момент не объявились собаки. Обошел, выглянул осторожно из-за края - краснобровый не улетел. Старый большехвостый петух все же почуял неладное, задрал голову, кося глазом в сторону Василия, который совсем уже не дышал. Петух прошелся по площадке, снова поднял голову. Он был на прицельной планке, когда решил улетать. Василий нажал спусковой крючок - глухарь в подскоке, как снаряд, набирал скорость. Дробь зашумела по перу, словно ее сыпанули по крыше, крытой толем. Полет у петуха сломался, глухарь, кувыркаясь, а затем, подволакивая перебитое крыло, покатился вниз. Василий, сбросив лыжи, прыгнул за ним, не жалея заднего места, мчась по склону и перезаряжая ружье. Двумя выстрелами он добил подранка.
На пальбу примчались собаки, заметались по насыпи следов полно, запахов тоже, а без них обошлось...
По пути к зимовью Василий снял в кустах пару рябчиков, но без азарта. Рябчики сидели на виду, сами напрашивались на выстрел. Иннокентий Константинович редко стрелял по ним - жалел глуповатых птиц и заряды. И без рябчиков можно было обойтись. Глухарище один чего стоит. Фарт!
