Александр Ольшанский
Повесть
В Средиземном море есть большой остров, на южном берегу которого, во втором по величине городе здешнего государства, стоит двухэтажный особняк с легкими стенами, окруженный алеппскими соснами, вечнозелеными кустарниками и цветущими едва ли не круглый год розами - разных цветов и оттенков. Это частная клиника доктора Георгия Папаса. На первом этаже - приемный покой, специализированные кабинеты с новейшим медицинским оборудованием, палаты для больных. Второй этаж занимает семья доктора: он, жена, двое детей и няня Лепша.
Одно из помещений верхнего этажа называется русской комнатой. В ней «Утро в лесу», «Рожь", цветная огоньковская вклейка, изображающая зимний притихший березнячок; на полках советские книги, газеты и журналы, много палеха и хохломы, бюсты великих людей России - Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Маяковского, Есенина... В углу - радиоприемник на четырех тонких ножках, с часами, которые, несмотря на иной временной пояс, показывают московское время. Приемник настроен на Москву: в шесть часов сам включается, звучит гимн, передаются последние известия. В нем есть проигрыватель и магнитофон, к ним - пластинки и записи на русском языке. Здесь и в мeбели угадывается что-то российское, ну хотя в столе - стоит посреди комнаты, под льняной скатертью, с обязательной вазой... В этой комнате почти все из Советского Союза, и живет в ней жена доктора Папаса, русская женщина Ольга.
Пока передают последние известия, Ольга не выходит из комнаты; в это время Георгий выводит из гаража машину, подгоняет ее к крыльцу, а затем идет в беседку читать любимую свою газету, которую издает прогрессивная партия трудового народа. Он в белой сорочке, белых шортах, отдохнувший и свежий, если ночь прошла спокойно и не было вызовов, а если они были и он не выспался как следует, то дымит сигаретой - никак не может расстаться со скверной привычкой курить натощак, когда у него что-нибудь не ладится.
За стенкой, в соседней комнате, шум - шестилетний Микис воюет со старшей своей сестрой Таней и няней Лепшой.
Вот и сводка погоды - в Москве и области переменная облачность, временами дождь, ветер северо-западный, порывистый, температура пять - семь градусов. На миг кажется придуманным здешнее тепло, жаркое солнце, пряный запах раз... Начинается зарядка, бодрый мужской голос кричит: «Доброе утро, товарищи!..» Ольга нажимает на крайнюю клавишу - после щелчка слышны только голоса Микиса и Лепши, и она идет к ним.
Ольга целует дочь - та стоит отрешенно, и в такие моменты кажется, что во взгляде Тани, в ее позе, в выражении лица угадывается борьба просыпающегося женского долготерпения с девчоночьим высокомерием. Микис бросается к матери, взбирается на руки и победно посверкивает черными глазенками. Лепша от возни с ним взмокла, бубнит без умолку на родном языке, но очень понятно: дескать, девойчица - это Таня, умная девочка, самая умная из всех умных, а вот дечак: - это, конечно, Микис, такой дрянной парнишка, такой нехороший мальчик. Ей, несчастной и бедной Лепше, ничего не остается, как бросить добрых людей - доктора Папаса, его супругу Ольгу, умницу девойчицу и бежать кудa глаза глядят или же ехать домой, в Югославию, где сиротливо лежат в земле ее предки до десятого, а может, и до двадцатого колена...
Угроза эта обычная, гораздо более ритуальная, нежели реальная. Но Ольга все же журит сына, хотя прекрасно знает, что без нее он никогда не одевается спокойно.
- Вот уедет тетя Лепша в свою деревню и больше никогда, никогда к нам не вернется, - рисует она ему мрачное будущее. - И тебе нисколечко не станет жалко?
Конечно, ему жалко тетю Лепшу, но сказать об этом из-за упрямства не может. Ну, папа Папас, думает Ольга; и тут в события вмешивается Таня - подает брату белую рубашечку, белые шортики точно такого же покроя, как у отца. Микис сопит, обижается, одевается невероятно старательно, а потом получает легкий шлепок от Лепши, означающий восстановление мира, дружбы, прощение взаимных обид. Микис дрыгает ногами - мгновенно переполняется хорошим настроением, радостной энергией, которую нужно как-то израсходовать, вложить в дело - не все ли paвно в какое. Ольга каким-то образом умудряется завязать шнурки, и он, взвизгнув пронзительно, да звона в ушах, срывается с места, и мчится к отцу.
Когда Ольга и Таня появляются на крыльце, он уже обосновался на руках отца и беседует с ним на греческом языке. Таня приветствует отца тоже по-гречески. Дети очень легко, может, даже совершенно незаметно для себя, переходят с одного языка на другой - говорит так отец, так говорят и они. А к Ольге в подобные мгновения нет-нет да и вернется надоевшая, неприятная мысль, что они почти ничем не похожи на нее, что они такие же смуглые, как Георгий, что они, наконец, больше его дети, чем ее, и что этот остров - конечно же, их родина. Родина и для Тани, хотя та родилась в Москве.
Микис и Георгий усаживаются на переднем сиденье, и Ольга замечает, что муж с тревогой посматривает на нее в зеркало. Ловит взгляд, пытливо всматривается в глаза...
Основания для этого есть. Вчера за ужином он неожиданно снова завел разговор о том, где дети будут получать образование - в Советском Союзе или где-нибудь на Западе. Казалось бы, дело это раз и навсегда решенное: в Москве, только в Москве! Но нет же, Георгий, в который раз вернулся к нему...
- Если ты забыл свои слова, - сказала она, - я могу напомнить их. Если ты отказываешься от своего обещания, значит, ты нечестный человек. Я приехала сюда, потому что ты обещал: со временем вернемся в Союз, купим в Москве квартиру, в Москве же будут учиться дети.
- Не сердись, Ольга, - он не очень-то естественно при этом улыбнулся. - Я подумал, что ты уже передумала...
- Твои каламбуры совершенно неуместны: я никогда не передумаю, и не питай на этот счет никаких надежд. - Она встала из-за стола и в наступившей тишине, которую лишь изредка прерывало поохивание Лепши, ушла в свою комнату...
И теперь ей хочется отвести взгляд, бездумно смотреть на мелькающие в зелени и цветах особняки и виллы - до того после вчерашнего на душе скверно. И все же она ловит взгляд мужа в зеркале и ободряюще ему улыбается: пусть думает, что ей хорошо...
Море здесь голубое, по-настоящему прекрасное - так и зовет оно в свои медленные и теплые волны, которые лениво накатываются на низкий берег, а затем отступают назад, оставляя на песке радужно мерцающую пену. Ольга любит море, возле него она веселеет, и Георгий знает об этом. Они приезжают сюда каждое утро, разве что какое-нибудь чрезвычайное происшествие помешает - неожиданный вызов к больному, отъезд, болезнь или же совершенно плохая погода.
Появление Ольги на пляже нередко вызывает примерно такое же удивление и любопытство, какое бывает у наших людей, приехавших в большой город, скажем, в Москву, и увидевших там впервые темных африканцев, у котрых, порой, черные перчатки кажутся светлее кожи. У островитянок нет таких зеленоватых глаз, как у Ольги, не говоря уже о веснушках, покрывающих ее тело так обильно, что их не в силах скрыть никакой загар. Даже в России такой урожай - редкость. Щедро рассыпанные на скуластом лице, они придают ему то мальчишески задорное выражение, которое, как ни странно, бывает чаще у девушек и молодых женщин, чем у ребят, и поэтому, если Ольга улыбается - это получается настолько мило и заразительно, что все, кто смотрит на нее в такой миг, тоже невольно начинают улыбаться.
По утрам Георгий разминается на берегу, Ольга с детьми плещется на отмели. А после полудня, если бывает свободное время, они приезжают сюда вдвоем. В эти приезды Георгий любит подразнить ее, называет зеленой лягушкой. Ольга - к нему, они брызгаются как дети, и когда он поддается, позволяет догнать себя, она шутливо-строго спрашивает:
- Так кто я? Кто я?
- Конечно, зеленая лягушка! - отвечает Георгий, а уж когда она совсем насядет на него, он окончательно сдается: - Нет, ты не зеленая лягушка, ты, - здесь делается пауза, - ты - Василиса Прекрасная...
И когда он злится, тоже называет лягушкой. Только тогда он, видный мужчина, обаятельный и по-своему красивый, вдруг становится неузнаваемым - в глазах, черных и непроницаемых, посверкивает огонек ненависти и беспощадности, лицо сереет, кажется cовершенно чужим и почему-то кривоносым.
Таким она видела его несколько раз, но, пожалуй, на всю жизнь запомнился день, когда три года назад, измучившись, истосковавшись по Родине, решила бросить все и уехать с детьми в Москву. Тогда Лепша, обливаясь слезами, целовала и целовала Микиса и Таню, а Георгий стоял на крыльце, на самой верхней ступеньке и кричал:
- Куда ты, зеленая лягушка, едешь? Ты будешь жить там с двумя детьми, без квартиры! Кому ты там нужна?
Нет, снести такое было невозможно - она высказала ему все, что думала, и сделала это, к своему удивлению, совершенно спокойно:
- Тебя Россия выучила, сделала культурным человеком. Прошу прощения, хотела сделать... Она тебя столько лет грела и кормила! Думаешь, потому, что ей делать больше нечего, потому что ей богатство девать некуда? У России есть - Россия делится последним, если надо. А ты, неблагодарный...
Больше она ничего не могла сказать, заплакала, и плакала все время, пока ехала с детьми до столичного аэропорта, плакала и там от неутихшей еще боли и нахлынувшей потом радости, когда вошла в самолет, советский лайнер, вылетавший рейсом SU 508 в Mоскву…
