В кабинет входит медсестра - исполнительная как машина, олицетворение важности, ходячий учебник профессиональной этики. Ольгу она недолюбливает, чувствуется, что считает ее самозванкой. Но не подает виду. Под огромным белым сооружением, напоминающим чем-то треуголку петровских времен или гусарский кивер, с ярким красным крестом посередке - маска сосредоточенности, деловитости, невозмутимости. Ничто не промелькнет на ее привлекательном, можно даже сказать, античном лице, пока она, как автомат, не разложит бесшумно инструменты после кипячения. Ольге надо бы спросить: не пришел ли кто с детьми, но она не спрашивает. Нельзя: сестра должна сама сказать об этом. Спросить - значит дать возможность ответить едва обозначенным наклоном кивера: нет, доктор, к вам утром сегодня никто не записался…
Сестра накрывает инструменты салфеткой, исчезает за дверью кабинета Георгия. Спустя минуту возвращается, на этот раз с несколькими чистыми бланками рецептов, подписанных им. Обычно он подписывает их заполненными, как и записи в историях, но в связи с отъездом сделал исключение из своего правила.
Ольга опять одна. Она медленно возвращается к разговору с соотечественницей, которую, должно быть, она оставила рассуждающей примерно так: в самом-то деле, как я могла забыть, что и доктор Папaс соблюдает местные традиции, разделяет господствующие здесь взгляды на женщин.
Но все было немного не так. Может быть, потому, что и в тот день, когда она увидела Георгия впервые (как давно это было, так давно, что и забылось, в честь чьего дня рождения была тогда вечеринка в общежитии мединститута на Бутырском хуторе), - даже в тот день Ольга, не подозревая, разумеется, о своей судьбе, спорила с ним, доказывала, что женщины такие же люди, как и мужчины.
«Откуда женщина? Вот отсюда, из ребра Aдaмa, - говорил Георгий на ужасном русском языке и тыкал себя в бок. - Женщина - жена своего мужа. Муж - глава, хозяин семьи. Если он не мужчина, он - никто, ба-ба, - растянул он тогда понравившееся ему слово. - В семье у него порядка нет, потому что нет настоящей семьи. Жена не уважает мужа, дети не уважают отца - какая семья? У вас папа работает, мама работает, а детей воспитывает дядя детсад, да? У нас женщина не работает, она воспитывает детей".
«По-твоему выходит, что всем женщинам нравится сидеть в четырех стенах и заниматься только стряпней, уборкой да детьми? A ведь женщина - тоже человек!..»
«Она не человек, она - женщина, - смеялся Георгий. - Какой человек - она женщина, и этим все сказано!"
«Ну ладно, все равно тебя, феодала, не переубедишь. Все равно ты человек темный, а мне домой пора», - сказала Ольга и подала ему на прощанье руку.
Они стояли в гулком общежитийском коридоре, у окна. Георгий стоял, прислонившись к подоконнику, и курил.
«Почему темный? - не понял он, задержав ее руку. - Волосы темные, кожа или душа»?
«Темный - значит непросвещенный. Лампочки вот такой у тебя еще здесь нет, - Ольга показала глазами на плафон под потолком и ткнула пальцем в грудь. - Нет лампочки...»
Вечер был холодный, колючий. Она до сих пор поеживается, вспоминая жгучий, искрящийся воздух, сухое тепло метро после пустого, настывшего троллейбуса, наконец - холодище на платформе. Усы Георгия в момент покрылись инеем и стали обмерзать. На него было жалко и смешно смотреть.
«Возвращайся, ты замерз, - гнала она его домой, - еще простудишься, ты ведь человек южный…»
«Я не замерз, - храбрился Георгий, - у меня только от мороза голова болит…»
И по-рьщарски дождался прихода электрички.
Впоследствии он признавался со свойственной ему откровенностью и определенностью: тогда он впервые спорил с девушкой на равных, впервые встретился с таким духом противоречия со стороны слабого пола. В институте, да и на той пирушке, были девушки гораздо более красивые. И Ольга не понравилась ему сразу, видимо, лишь затронула мужское самолюбие, поставила под сомнения те понятия, которые в представлении Георгия были незыблемы.
На следующий день они встретились в институте и договорились после лекций продолжить спор, но попали в кино. И опять Георгий провожал ее. Затем Ольга вызвалась показать Москву - изо дня в день бродили они по старым московским улицам и переулкам, где в потемневшем камне застыла старина, дремала, казалось, в тиши история.
В тот год потеплело быстро, и как-то незаметно подошла экзаменационная сессия. После экзаменов Георгий улетел домой, и когда его не стало в Москве, Ольга испытала странное чувство - ей казалась, что его никогда и не существовало, а если он был, то давным-давно, так давно, что трудно было разобраться: случилось это с ней, или приснилось, или же было читанным когда-то...
С первого сентября студенты-медики уехали под Загорск убирать в совхозе картошку. Георгий к началу занятий не вернулся, да это ему было и ни к чему - студенты-иностранцы в совхоз не ездили. Но Георгий нашел Ольгу: появился однажды на картофельном поле в костюме с иголочки, в белой рубашке, начищенных до блеска ботинках и, поздоровавшись, присел рядом с ней и принялся неумело выковыривать из земли картошку. Ольга увидела на краю поля такси.
«Здрасьте: я ваша тетя», - не очень понятным выражением встретила она Георгия.
«Оля, это лето у меня было самым длинным, с самыми медленными, большими днями. Я тебя второй день ищу...»
«Зачем?»
Она была тогда не в духе. Еще бы - примчался за сто километров на такси, подошел на виду у всего курса, у преподавателей на виду. Никто раньше не знал об их встречах - эта было Ольгиной тайной, и - нате, смотрите на нас, истолковывайте как угодно, думайте, что Ольга Костромина спит и видит, как бы ей побыстрее выйти замуж за иностранца...
Георгий не ожидал такого отпора, перестал собирать картошку, растерянно смотрел на Ольгу, и она услышала простодушнейшее:
«Я хотел тебя увидеть».
«Ну, увидел и - уезжай», - отрезала она, совсем разозлившись.
Он резко выпрямился, сверкнул недобро глазами, хватил оземь картофелиной, но тут же зачем-то поднял ее, сунул в карман пиджака и пошел к такси, здороваясь по пути с однокурсниками. Ольга почувствовала себя виноватой - ведь ничего дурного он не сделал, приехав сюда. Кому какое дело, рассуждала она, что между нами было, есть и будет, - что ей делать, если этот парень нравится? И подруги отругали ее за такой прием, пошли к начальству и договорились, чтобы Ольга съездила в институт и привезла почту и, шутили они, забрала назад у Папаса картошку.
Она поехала в Москву и будто вернулась в весенний свой сон - легкий, счастливый девичий сон, в котором никого, кроме их двоих, не было.
