16
Вернемся в начало второй половины ХХ века. В славный город Чугуев и поселок Кочеток. Мне шел семнадцатый год, когда Она столкнулась со мной в дверях учебного корпуса. Виноватый взгляд ласковых, серо-зеленых глаз решил все. Она училась на новом отделении - бухгалтерского учета. Постепенно, ничем не выдавая себя, узнал ее имя и фамилию. Однажды на втором этаже я читал на газетной вертушке о боях за Суэцкий канал, и вдруг она подошла, стала рядом. Я окаменел, боялся даже дышать. Спустя минуту она ушла, оставив после себя запах, естественно, божественных духов.
Безответная любовь взорвала во мне душу. Это был мирный и благотворный взрыв. Но явно ядерный. Я не знал, что мне делать с обострившимися чувствами и мыслями. Было такое ощущение, что я заново родился. В духовном и интеллектуальном плане. Раньше была какая-то растительная жизнь, отныне она стала качественно иная и неизмеримо богаче.
Я всегда много читал, но теперь глотал книги запоем. В техникумовской библиотеке было, например, 30-томное собрание сочинений М. Горького - я прочел их от первого до тридцатого. Представляю, как удивлялись, но не подавали виду библиотекари. Горький стал мне близок, как выходец из низов. Он меня многому научил, но я заразился его пафосом, приподнятым романтизмом, декларативностью, под которыми он умело скрывал свой цинизм. Разумеется, я это понял гораздо позже.
Что творилось со мной, когда я узнал, что Она сломала ногу! В моем представлении Она мучилась от боли, но ужаснее всего было то, что я ничем не мог Ей помочь. Даже словом - ведь мы были незнакомы. Влюбленные чертовски изобретательны. Я написал своему товарищу, который учился в Харькове, и попросил его, во-первых, опустить в почтовый ящик письмо, которое я прилагаю, а если ответит Она, то прислать ее письмо мне. Письмо Ей посылал на адрес техникума.
Моя схема сработала. Я получил от своего друга ее письмо. Она писала, что очень удивилась моему посланию и успокаивала меня: каталась на лыжах, упала, получилась небольшая трещинка. Скоро снимут гипс, и можно будет появиться в техникуме. И сообщала свой домашний адрес, что позволяло мне писать ей напрямую, хотя ответы ее шли по прежней схеме - через моего друга. В техникуме она появилась с гипсом на ноге и на костылях....
Счастье и энергия переполняли меня. Я с утроенной настойчивостью занимался тяжелой атлетикой и вскоре стал чемпионом техникума. К несчастью, техникумовский врач не знал, что мне клали на грудь двухсоткилограммовую штангу, и я ходил с нею, привыкая к весу. Позвонки мои, раздавленные весом, стали уплощаться. Сердце, с трудом выдерживая нагрузки, стало расширяться и даже поворачиваться вокруг своей оси. Но, тем не менее, я каждый день выжимал, вырывал, толкал семь тонн. На очень несытной диете. Завтрак, к примеру, состоял из двух ложек винегрета, кусочка хлеба и стакана чая - такое меню было у техникумовской буфетчицы тети Клавы.
Переписка наша затягивалась. Она написала, что у нее есть парень. Действительно, Она дружила со своим одноклассником - эдаким лосем из Зачуговки. Однажды даже появилась с ним на техникумовском вечере. Мне предстояло назвать себя, иначе я выглядел бы в Ее глазах, да и в собственных, трусом. Оттягивал до каникул. И вот наступил день, когда я подошел к ней на лестнице и сказал:
- Здравствуйте... Меня зовут Александром, фамилия - Ольшанский. Это я иногда писал вам письма.
- Вы?
- Я... Если можете, извините, пожалуйста.
- За что?.. Вы писали очень хорошие письма.
-  До свидания.
- До свидания.
После этого я всячески избегал Ее. А вскоре наступили каникулы.
Летом о своей неразделенной любви я писал роман. По тридцать страниц на писчей бумаге в день да еще мелким почерком - объем неподъемный даже для неисправимых графоманов. Просто мне необходимо было свои чувства и мысли излагать на бумаге. В Изюме при редакции газеты было литературное объединение «Кремянец», и я однажды решился зайти туда с одной из глав. Почитал вслух. Мудрый дед Степан Ищенко, лагерный сиделец, до отсидки киевский журналист и литератор, напророчил: «Сразу видно будущего литератора».
В сентябре наш четвертый курс отправлялся на практику. Я взял направление в Изюмскую машинно-тракторную станцию. Поджидая возле ворот грузовик, который должен отвезти нас в Чугуев, я увидел Ее на крыльце. Заметил, если смотрю в Ее сторону, то Она тут же исчезает за дверью. Отвернусь - Она опять на крыльце. Я понял, что это неспроста, и решил встретить Ее на автобусной остановке в Чугуеве.
Я не ошибся. Она обрадовалась мне, и мы пошли к Донцу. Она рассталась со своим одноклассником из Зачуговки. Наступил момент, когда Она влюбилась в меня. Каждый день я ехал вечером в Чугуев, встречался с нею, а потом ночью в полночь или заполночь являлся в общежитие, прошлепав пешком в любую погоду несколько километров. В общежитии был обычай: те, кто появлялся после двенадцати, должен был исполнить гимн Советского Союза. Для меня ребята делали исключение - во-первых, мое исполнение пришлось бы им выслушивать ежедневно, а во-вторых, с тяжелоатлетом рискованно было связываться.
Бухгалтеры учились всего полтора года, и Она, окончив техникум, пошла работать продавщицей в военный городок. Завершил учебу и я. С тех пор мы стали встречаться изредка.
На заседании комиссии по направлению на работу я попросил направить меня в Киевскую область. Директор техникума И.М. Сокол, которого мы все боялись и не уважали, поскольку это был больше механизм, чем человек, удивился моей наглости. Когда он поднял взгляд на нахала, мне показалось, что внутри у него заскрипела какая-то ржавая деталь. Впрочем, он ходил как на пружинах, где-то в районе двух метров от земли на тонкой шее находилась вытянутая голова, украшенная тонкими торчащими усами, что делало его похожим на австро-венгерского фельдфебеля.
- Почему? - спросил он.
- Я хочу продолжить учебу в Киевском университете.
- Но почему же вы не учились отлично у нас? - спросил он и направил меня в Ровенскую область. Так что этот человек, похожий на австро-венгерского фельдфебеля, в какой-то степени виноват в том, что я не стал украинским письменником. Наверняка в Киевском университете меня им бы сделали.
В Ровенской области я уже бывал. И отказался ехать туда. Сел на велосипед и поехал по колхозам Изюмского района. В селе Перебудова (по-русски - Перестройка!) знаменитый председатель колхоза Гарагуля, поглядев на мой диплом техника-механика сельского и лесного хозяйства, сказал:
- Железа всякого у нас как у дурака махорки. Две тракторные бригады, гараж, мастерские, фермы. Будешь моим заместителем по технической части.
В Харьковском управлении сельского хозяйства я на основании просьбы Гарагули заменил направление и приступил к работе в Перебудове. Мне было всего восемнадцать, а время было сложное: Хрущев преобразовал МТС в РТС, заставил колхозы выкупить технику. Денег не было ни на запчасти, ни на горючее. Однажды один водитель отказался возить свеклу на своем самосвале-«газоне» по той причине, что резина стала совсем никудышная. Я ему велел поставить сзади по одному колесу от ЗиС-150 и продолжать возить. Он вновь отказался, я поставил колеса и сел за руль вместо него. Несколько дней поездил - помогло, вышел строптивец на работу.
Дело доходило до анекдотов. Как-то я настоял на том, что нужно поехать в Харьков и на Благовещенском рынке с рук купить самые необходимые вещи - шатунные вкладыши, поршневые кольца, тормозные манжеты, лампочки... Со мной поехал член ревизионной комиссии, он и расплачивался. Когда приехали, Гарагуля посмотрел на коробку из-под обуви, где на дне расположились наши приобретения, и покачал головой.
- И куда же мы спишем восемь тысяч рублей? - спросил он.
- Давайте составим акт, что на эту сумму построили туалет возле конторы, - подал совет зам по животноводству, он же секретарь парторганизации.
- Нет, братцы, так мы весь колхоз просерем, - сказал Гарагуля.

У Вас недостаточно прав для комментирования