20
От работы в школе остались у меня теплые воспоминания.
Село Красный Оскол - как уже не раз об этом писал, бывший город Царев-Борисов, канувший в безвестность в качестве слободы Цареборисово. Между тем он старше Харькова и Изюма, основан по повелению Бориса Годунова его свойственником и заклятым соперником Богданом Бельским в 1600 году. Тем самым Бельским, который играл последнюю партию в шахматы с Иваном Грозным и который, будучи его постельничим, вполне мог стать московским самодержцем.
Ни один из отечественных историков не относился благожелательно к этой фигуре. Иван Грозный доверил ему воспитание царевича Дмитрия, но вместо этого Бельский участвовал в московских дворцовых интригах. Вот и сослал Годунов соперника возводить на реке Оскол, неподалеку от впадения его в Северский Донец, город-крепость. Бельский, неслыханно разбогатевший в опричнину, из своих вотчин переселил туда множество народу, нанял иностранных наемников. До сих пор, например, есть в Красном Осколе такая «украинская» фамилия как Быцман (наверняка от немецкого bestman - лучший человек или bestieman - зверь-человек, изверг).
Бельский собрал в Цареве-Борисове такую военную силу, что мог потягаться с Москвой. «Бориска царствует в Москве, а я - Цареве-Борисове», - хвастался он. Иностранные наемники донесли об этом Годунову. Бельского захватили ночью, привезли в Москву. Еще один иностранец придумал способ выдирания ему бороды. Опозорили и сослали в нижегородское имение. В смуту Бельский - опять на коне, клялся москвичам, что царевича Дмитрия спас на своей груди... Но закончил этот авантюрист жизнь героически. Был он воеводой в Казани, явились туда посланцы нового лжецаря, но Бельский призвал не верить новому вору. Его тут же подняли на копьях.
Есть версия, что Гришка Отрепьев был в Цареве-Борисове. Во всяком случае, он там получил поддержку. Вообще-то Царев-Борисов единственный город из своих многочисленных сверстников - Белгорода, Воронежа, Тобольска и других, который превратился в село. Воцарившиеся Романовы, которые ненавидели Годунова, никак не могли способствовать утверждению его памяти.
У краснооскольцев есть прозвище - савоновцы. В гражданскую войну на Изюмщине свирепствовала банда Савонова, которая состояла в основном из цареборисовцев. Надо сказать, что они всегда славились своей исключительной вороватостью. Испытал и я это замечательное их качество на собственном опыте. Я давно хотел поселиться в родных краях, власти мне сказали: выбирай место. Выбрал Красный Оскол, он всего в нескольких километрах от Изюма. Место изумительное, за спиной - сосновый бор, участок песчаный, внизу лужок и река Оскол. И все это в нескольких сотнях метров от центра села. Завез десятки тракторных прицепов сапропеля и навоза, привез из Москвы саженцы, разыскал местные сорта винограда, поставил ограду. Уже приготовился дарить Красному Осколу библиотеку автографов - сотни подаренных мне авторами книг, но жена удержала от такого шага. Приехал в Красный Оскол - ни одного саженца на 15 сотках, от забора только один самый кривой дубовый столб. Убедительно, чтобы с савоновцами не иметь дела, вообще не связываться.
Между тем год учительствования в Красном Осколе прошел быстро и легко. Шестиклассники у меня на практических занятиях выпиливали железные молотки - ни один из них не довел за целый год работу до конца. Они получили наглядное представление о том, что простейшее изделие - молоток - оказывается не так легко сделать. Я добился на педсовете, чтобы учеников ни в коем случае не наказывали трудом. У восьмиклассников уроки электротехники неизменно сводились к изучению бытового электросчетчика. Хочу добиться, заявил им, чтобы вы хоть один электротехнический прибор знали в совершенстве. На мне еще висела производственная ученическая бригада - школьный участок, теплица, трактор с набором сельхозорудий и грузовая машина на пару с чрезвычайно серьезным и строгим учителем Валентином Ивановичем.
Я был всего лишь на три-четыре года старше одиннадцатиклассников, поэтому, чего греха таить, заглядывался на выпускниц, а они - на меня. В перерывах между уроками, особенно в большую переменку, я не ходил в учительскую. Меня окружали ученики, которые задавали множество вопросов. Им, видимо, было интересно, как я выкручиваюсь из довольно затруднительных положений.
Тогда произошел один любопытный случай. Одна ученица показала мне письмо американца, с которым она познакомилась где-то на юге. Не помню уж почему обратилась,  то ли хотела посоветоваться, то ли это была проверка меня на «вшивость» со стороны КГБ. Ведь я же, готовясь в Литинститут, выписывал журнал «Советский Союз» на двух языках - русском и английском. Короче говоря, я записал адрес американца и сказал ученице, что напишу ему. И написал, отстучав письмо на пишущей машинке «Товарищества Жъ. Блокъ» - древнем агрегате, которое имело откидную каретку, печатало четыре строки в своих недрах. У нее был также странный шрифт, но русский.
Я забыл о письме американцу, как вдруг к нам пришел зять Николай Платонович Василько. Он был крайне расстроен и даже напуган. Оказалось, что его вызывали в КГБ, а он был членом партии, просили его предупредить меня, что американец - это агент ЦРУ, чтобы я прекратил с ним переписку и чтобы представил в милицию отпечатки всех знаков моего доундервуда вместе с заявлением о его регистрации. Пишущий агрегат упоминается в дилогии «RRR»,  а сотрудник американского посольства в ней получил имя и фамилию моего „краснооскольского” адресата  - Даниэль Гринспен.
Меня крайне возмутило требование о регистрации машинки. Я отнес заявление, но вместе с толстой пачкой оттисков знаков древнего агрегата - не поленился, издевательски отстучал каждый знак  на целой странице и сдал дежурному в горотдел милиции.
По совету Александра Ивановича Саенко отвез рукопись повести «Шоферская легенда» в Харьковскую писательскую организацию. Прочел ее критик Григорий Гельфандбейн, руководивший там работой с молодыми авторами. Мне нужно было знать мнение профессионалов, которые меня и в глаза не видели. Через несколько недель я не без волнения входил в старинный особнячок на Сумской улице.
Встретил меня критик довольно благосклонно. Не стал анализировать повесть, подсказывать, как ее улучшить, ограничился лишь тем, что ее недостатки - следствие неопытности и юного возраста: мне в ту пору было всего двадцать лет. Гельфандбейну почему-то показалось, что я не очень доверяю его мнению, и он вдруг сказал:
- В свое время мне пришлось читать рукопись  молодого Олеся Гончара. Я ему сказал, что он будет писателем. Так что верьте мне: вы тоже будете писателем. Все будет зависеть от вас, от того, как вы реализуете свои несомненные способности к литературному творчеству. А повесть я пока не рекомендовал бы к печати - над нею надо поработать автору…
Надо  ли  говорить о том, что я возвращался из Харькова как на крыльях? Передо мной открывалась дорога в иную жизнь. Но было и тревожно: смогу ли я стать настоящим писателем, ведь это, прежде всего, ответственность перед людьми и самим собой.
- Вы властитель дум наших учеников, - однажды сказал мне директор школы Василий Ефимович Кремень. Не знаю, насколько это было сказано искренне. Но для меня такая оценка стала полнейшей неожиданностью. Василий Ефимович был, как сейчас говорят, трудоголиком, причем великим и неутомимым. Он добился сооружения нового здания школы, при этом старое, еще земской постройки, из красного кирпича, аварийное, кажется, до сих пор стоит. Первая ученическая производственная бригада была организована им, а не на Ставрополье, как принято считать. Производственное и политехническое обучение было лучше всех поставлено у него - в школе, помню, был даже семинар директоров школ района, и мне пришлось им читать обзорную лекцию по деталям машин.
Его заслуженно наградили орденом Ленина. Но я не знал, что он был в плену у немцев, а потом несколько лет провел и в наших лагерях. Поэтому высшая правительственная награда для него очень дорого стоила.
Для того чтобы уволиться из школы, надо было подавать заявление в марте. Поскольку я собирался поступать в Литературный институт и отослал на творческий конкурс повесть и два рассказа, подал заявление, как и положено, в марте. Кремень был очень удивлен моим намерением поступить именно в Литинститут. Мне показалось, что эту новость он воспринял не без иронии. Однако, спустя несколько дней, сказал:
- В Литинституте преподает мой товарищ. Мы вместе были с ним в плену. Борис Бедный, может, слышали о таком писателе?
О Борисе Бедном я в ту пору ничего не слышал. Василий Ефимович, конечно же, сказал мне об этом не для того, чтобы я попросил у него содействия. Об этом не могло быть и речи - он был не такой человек, да и я к таким не принадлежал. К тому же, это было бессмысленно - насколько я помню, творческие работы присылались под девизом.
- Если не поступите, возвращайтесь к нам, - сказал Кремень.
- Нет, я не вернусь, - ответил я, поскольку решил: если не поступлю, то пойду на Красную площадь, крутану ручку на брусчатке, и в какую сторону перо покажет, туда и поеду.

У Вас недостаточно прав для комментирования