24
Делегировали меня от института в оргкомитет Клуба творческих вузов Москвы. Это была хорошая задумка. Предполагалось, что мы будем ездить друг к другу в гости, проводить совместные мероприятия, знакомиться с творчеством своих сверстников. Было бы здорово преодолеть разобщенность и незнакомство, расти всем молодым музам единым поколением.
Членов оргкомитета пригласила к себе секретарь ЦК комсомола Марина Журавлева - очень красивая и умная молодая женщина. Она обещала нам всяческую помощь и содействие. Не знаю, был ли у этого дела второй, истинный план, поскольку затевался Клуб творческих вузов на фоне истерических хрущевских поучений творческой интеллигенции. Но нас это не волновало. Собирались мы в горкоме комсомола, спорили, и у нас было гораздо больше эмоциональных идей, чем организационного опыта. В оргкомитете было подавляющее большинство актеров - запомнились лица, если ошибаюсь, то не назову фамилии, двух будущих героев кинофильма «Я шагаю по Москве» и, конечно, шумный и громкий Геннадий Ялович.
Решено было открыть Клуб творческих вузов в гостинице «Юность». Мне поручили организовать и провести литературный вечер в малом зале гостиницы. Просили пригласить на открытие знаменитых писателей.
В те времена гремели мемуары И. Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь», публиковавшиеся в «Новом мире». Я нашел его адрес в писательском справочнике и самонадеянно пошел приглашать знаменитость на вечер. Эренбург жил недалеко от института, на улице Горького. Поднялся, если нее ошибаюсь, на четвертый этаж, нажал на звонок. Вышла, судя по наряду, домработница.
- Илья Григорьевич не может принять приглашение, - ответила она.
Меня поразило, что она, не сообщив писателю суть приглашения, решила все за него. Я стал настаивать, чтобы она сообщила Эренбургу: в гостинице «Юность» соберется цвет творческой молодежи столицы. Разве ему не интересно встретиться с будущими писателями и деятелями искусства? Домработница вполуха выслушала меня и скрылась за дверью. Я проторчал под дверью в недоумении: пошла она говорить с писателем, и мне надлежит подождать окончательного ответа или же убираться восвояси. Нажимать на кнопку звонка, напоминая о себе, я не решился. Минут через пять я так и ушел ни с чем Спустя многие годы я узнал подоплеку такого отношения Эренбурга к Литинстистуту. На следующий год, то есть в 1963 году, как свидетельствует мой однокурсник Валентин Сафонов, Эренбург сказал каким-то неизвестным мне однокашникам буквально следующее: "Горький, который в течение всей своей жизни очень многое делал для развития пролетарской литературы, в последние годы стал ей вредить. Самой крупной его диверсией было создание Литературного института..."
По неопытности я приглашал знаменитостей сам. А надо было обратиться к той же Марине Журавлевой, коль она обещала всяческое содействие, попросить помочь пригласить, скажем, Александра Твардовского или Константина Симонова, Леонида Леонова. Журавлева могла обратиться и в ЦК партии. О приглашении Михаила Шолохова и думать было нечего - любое его появление на публике было событием, да и жил он в Вешенской. У меня не хватило даже ума обратиться за помощью к заведующему кафедрой литературного мастерства Сергею Ивановичу Вашенцеву. Ведь в институте вели семинары многие знаменитые писатели - Константин Паустовский, Владимир Лидин, Всеволод Иванов, Илья Сельвинский…
Надо сказать, что шестидесятнические настроения были господствующими в институте. Понятие «шестидесятники» изобретено для собственного удобства теми, кто думает понятиями «декабристы», «народники», «революционные демократы»… Жизнь гораздо сложнее, чем она отражается в понимании тех, кто мыслит ее не иначе как процессом. Поэтому нельзя представлять, что «шестидесятники» представляли собой главенствующее, ведущее направление общественной мысли и художественного творчества в те же шестидесятые годы.
Шестидесятые годы расширили рамки свободы в стране, в первую очередь в сфере художественного творчества. Расширили потому, что позволили это в Кремле. Позиция того же Хрущева была неоднозначна. В стране проводились акции по осуждению Бориса Пастернака за роман «Доктор Живаго» или Владимира Дудинцева за роман «Не хлебом единым»,  но эти романы по своему антисоветскому заряду совершенно не сравнимы с «Одним днем Ивана Денисовича» Александра Солженицына, публикацию которого разрешил Хрущев. Но еще при Хрущеве у него начались неприятности.
Вызов творческой интеллигенции в Кремль, что называется, на ковер, разнос на художественной выставке - обо всем этом в конце жизни Хрущев сожалел. Сколько Никита принародно костерил Эрнста Неизвестного, но потом ведь чуть ли не сдружился с ним. И поразительно, что автор надгробья Хрущева - Эрнст Неизвестный. Черно-белая голова Никиты, напоминающая свиную, производит отталкивающее впечатление.
Неоднозначное отношение к Хрущеву, то есть к политике партии и государства, было и у нас, студентов Литинститута. Нам нравилось, что Никита колотил башмаком по трибуне ООН, но не нравилась дезорганизация в стране всего и вся, которую он затеял. Несомненно, что у Хрущева преобладало разрушительное начало, и в этом смысле он был настоящим большевиком и ленинцем.
Не нравились разносы творческой интеллигенции. Не могло не нравиться и то, что он, как нам стало известно, считал студентов Литинститута «барчуками». Регулярно появлялись статьи о том, что наш институт следует закрыть. Множество пишущей братии в институте получили отказ в приеме по причине отсутствия литературной одаренности. Разве могли они простить такое? Волны злобной враждебности к нам исходили от студентов филфака и факультета журналистики МГУ. Причина та же - многие из них не прошли творческий конкурс на Тверском бульваре, 25. «На писателя нельзя выучить» - таков был приговор враждебных публикаций. Были и ошибки при приеме. Взять того же М. Чаклайса. Но беда в том, что все отвергнутые считали себя достойными учиться в Литинституте.
Не лучшим образом складывались отношения у руководства института с Московской писательской организацией. Причина тут была чисто шкурная: ректор Иван Николаевич Серегин был принципиальным противником того, чтобы отпрыски столичных писателей учились в Литинституте. Москвичей на основное отделение вообще не принимали, поскольку Серегин считал святым долгом вуза находить в провинции одаренную в литературном отношении молодежь и приобщать ее к культурным и интеллектуальным возможностям столицы. На нападки прессы отвечал только наш ректор. Было удивительно, что многие знаменитые выпускники Литинститута не защищали свою альма-матер. Тот же Константин Симонов, например.
Симонов также отказался принять участие в открытии Клуба творческих вузов Москвы. По моей просьбе ему звонил Иван Николюкин и получил отказ от своего покровителя. Должно быть, дружить с Литинститутом в столичном литбомонде в тот момент считалось дурным тоном.
Зато без всяких условий дал согласие Михаил Светлов. Стоило мне набрать номер его телефона и в двух словах изложить суть просьбы, как Михаил Аркадьевич спросил лишь: «Когда и где?»
Всеобщим любимцем наших студентов был Назым Хикмет. Когда я дозвонился до него, моих объяснений ему показалось мало. Он предложил приехать к нему домой, и рассказать о сути мероприятия подробнее. Я попросил разрешения приехать вдвоем. Хикмет согласился.

У Вас недостаточно прав для комментирования