32
Время тянулось медленно. В наряды я ходил всего несколько раз в месяц, да и то с разрешения Иколы. Как правило, помощником дежурного по части. Летуны к политаппарату относились неважно. Выходцы из ВВС, они привыкли, что замполит, инструкторы по партийной и комсомольской работе тоже были летчиками, штурманами, бортинженерами. А мы были пешими. Несколько раз с экипажами я вылетал в линейные погранотряды, но сразу же  понял, что мешаю экипажам, которые меня принимают за соглядатая Иколы. Если бы они знали всю сложность наших отношений!
После того, как я добился разжалования старшины Иконникова, рядовые и сержанты меня стали уважать. Хорошие отношения, я бы даже сказал доверительные, сложились со многими офицерами. С Иколой, не смотря на то, что он брал меня с собой палить из спортивного револьвера в офицерском тире, что мы часами беседовали с ним на общие темы, я всегда был настороже.
Ко мне приходил изливать душу начальник парашютно-десантной службы капитан В. Не захотел служить дальше, и все. Готов был на все, только бы его уволили досрочно. И добился своего. Однажды я утешал замполита командира роты аэродромного обслуживания лейтенанта С., того самого, который утверждал, что статус - это понос. С., понимая всю никчемность и бесперспективность своей службы, рыдал в пустом офицерском стрельбище. Я утешал его, боялся, что само место может надоумить его пустить пулю в лоб. Он напомнил мне героя купринского «Поединка» - как были в наших вооруженных сила вечные прапора, так и остались.
Или вот судьба. Пришел как-то ко мне из авиамастерских старший лейтенант Устинов. Он был авиационным техником. Должность  старлейская, старшего лейтенанта получил лет пятнадцать тому назад. Попросил помочь ему написать начальнику авиаслужбы погранвойск Союза. Устинов сомневался в каждом слове, не хотел никого обидеть. Его мятущаяся душа жаждала вырваться из ловушки, в которую угодил ее хозяин. Устинову было около сорока лет, впереди была лишь возможность уйти на скромную пенсию в звании старшего лейтенанта. Разве не представлял он себя в иных погонах и на иных должностях? Разве юношей, идя в училище, видел себя сорокалетним старлеем? Он хотел попросить начальника перевести его куда-нибудь, хоть на Сахалин, хоть в Среднюю Азию, но на мало-мальски приличную должность. Недели две мы с ним вымучивали это письмо, и я до сих не уверен, послал ли его этот бедолага в Москву.
В составе комитета комсомола были молодые офицеры - Саша Л. и Миша З. Второй из них был скромным и застенчивым - как девушка тех времен. Однажды мне Икола сказал, что Л. просит перевести его с вертолета на самолет. Боится летать на вертушке. Мол, учился на летчика, а тут переучили на вертолетчика. Саша вырос в Москве, на Таганке, был общительным и жизнерадостным парнем. Приехал с женой, которая вскоре родила ребенка. Его портрет был напечатан на первой странице журнала «Пограничник».
У нас были вертолеты МИ-4. Конечно, когда летишь, над головой редуктор грохочет страшновато. Но в нашей части лет пятнадцать не было летных происшествий - технари и механики чуть ли не вылизывали вертолеты и самолеты. Летают ведь над границей. Сопки и сопки, мест для вынужденных посадок слишком мало. Да и любая авиационная авария могла стать предметом межгосударственного скандала. Наши летуны приходили в ужас от того, как проводятся регламентные работы в гражданской авиации, да и вообще на чем они летают.
Наши самолеты - АН-2 и ИЛ-14 - летчиками были укомплектованы. Поступили к нам как-то две чехословацкие «Пчелки», но они, как оказалось, при заходе на посадку имели привычку переворачиваться и садиться на кабину. Их быстро куда-то оправили.
А Саша все настойчивей просился на самолет. Как отправлять на границу пилота, который летать боится? На Сахалине требовался экипаж на ИЛ-14. Отправили туда вторым пилотом Сашу, а Мишу - бортовым техником. Мне было жалко расставаться сразу с двумя членами комитета комсомола.
За несколько дней до окончания моей службы пришла страшная весть. Их ИЛ-14-му после выполнения задание не разрешили посадку на основном аэродроме. Направили на запасный. Там тоже непогода - пилот в тумане посадил самолет не на полосу, а параллельно ей - на лес. Один из двигателей ударил по кабине. Миша был еще жив - обгорели переломанные руки и ноги, выжгло глаза. Сколько он промучился, не знаю. А Л., как показала экспертиза, умер еще в воздухе. Как только затрещали крылья и деревья, сердце у него остановилось.
Впечатления от службы не особенно вдохновляли меня в литературном плане. Должно быть, в соответствии с законом, по которому соловей и в золотой клетке не поет. Но один случай зажег меня. Я был помощником дежурного по части. Около полуночи он пошел в обход по территории с таким расчетом, чтобы зайти домой и перекусить.
Все было спокойно. И вдруг звонок:
- «Гранит»? Это «Сокол». У вас ничего не работает в квадрате Х?
«Сокол» - таков был позывной противовоздушной обороны. Эти ребята не умеют шутить. Смотрю в журнал. Нахожу запись, что вертолет в этом квадрате закончил работу в 19 часов, сдан под охрану на заставе такой-то.
- По нашим сведениям все наши на месте, - доложил, а червь сомнения в душе проснулся.
Летуны - народ отчаянный и с фантазией. Попросили как-то переправить на АН-2 кобылу с заставы на заставу. В воздухе кобыла отвязалась и давай бегать по салону да брыкаться. Экипаж сел в болото - приказ был по всем погранвойскам. К счастью, АН-2 был не наш. А вдруг наши поднялись в воздух, доложили дежурному, а он забыл оставить запись об этом в журнале? Не додумались же они сгонять за водкой в ближайший сельмаг или к дояркам на ферму! Ведь ПВО может и пальнуть ракетой.
- «Гранит»? Это опять «Сокол». Вы на сто процентов уверены, что в квадрате Х ваши не работают? - в голосе дежурного ПВО досада и нетерпение.
Не могу же я расспрашивать, что они обнаружили. Какой-нибудь китайский летательный аппарат или воздушный шар. Может, просто огромная стая уток или гусей?
- Для ста процентов мне нужно связаться с экипажем.
- Свяжитесь и срочно доложите мне.
Звоню дежурному Гродековского погранотряда. Прошу срочно, по тревоге, поднять командира экипажа и связаться с дежурным «Гранита». Минуты кажутся вечностью. Наконец звонит командир экипажа.
- Это ты, комсорг? Почему спать не даешь?
- «Сокол» задолбал.
- А-а…
- У вас все в порядке?
- В полном.
- Извините. Спокойной ночи.
И тут же связываюсь с «Соколом». С души свалилась огромная тяжесть.
Пока дежурный ходил по территории, подкреплялся дома, во мне после такого стресса проснулся литератор. Я понял, что примерно так может начаться война. Китайцы ночью направят на нашу сторону десант, допустим, чтобы обеспечить наступление… И замелькали перед глазами сцены. «Сокол» перепроверяет «Гранит» и прочие «граниты»… Командир части в дежурке… Поступает приказ вскрыть конверт… У дежурного в сейфе есть такой - его вскрывают только в случае начала войны…
Остаток дежурства прошел спокойно. А в моем воображении творилось черт знает что…
Последний месяц службы был омрачен весьма неприятным приключением. Не помню уж, по какому случаю я шел по берегу залива Углового на станцию Весенняя. Июль, жарища в безоблачные дни стояла невыносимая. И духота. Ноги в юхтовых сапогах, которые выдавали только пограничникам, горели, пот по лицу - ручьями. Надо заметить, что к приморскому климату я так и не привык. Зимой на тыльной стороне ладоней у меня секлась в клеточку кожа и выступала кровь. Кожа была шершавой как наждачная бумага. В бане шершавость отмокала, а кожа опять секлась. А летом у меня постоянно хрустели коленки.
В тот день жарища меня достала так, что я сбросил с себя все и решил искупаться. Довольно долго шел по мелководью. Солнце било в глаза, поэтому я и не заметил опасность. Наконец, мелководье закончилось и я нырнул, поплыл. И вдруг удар в живот. Вначале я подумал, что наткнулся на электрического ската. Повернул к берегу, солнце теперь было за спиной и я увидел - о, ужас! - кишевших вокруг меня медуз-крестовиков. Сколько было сил рванул к берегу.
На животе было синеватое пятно. Попытался отжать из пятна яд. Медуза крестовик - одна из самых ядовитых тварей. Диаметром она всего два-три сантиметра, внутри слизи отчетливо виден черный крест - за это и получила свое название. У нее есть так называемые стрекательный аппарат - тонкие нити с твердыми наконечниками. Вонзает стрекательный аппарат в кожу и впрыскивает в жертву синильную кислоту. А она относится к боевым отравляющим веществам нервно-паралитического действия.
Конечно же, вспомнил приказ, категорически запрещавший купаться в заливе. Дело в том, что эти твари в  Угловой приплывают из Японского моря размножаться. В тот год, 1966-й, стояла жарища, и поэтому крестовиков было особенно много. В однотомной медицинской энциклопедии впоследствии даже прочел точное число пострадавших тогда. «Нет, на одного больше», - подумал я.
В целом мне, можно сказать, повезло. Если бы я не выскочил из воды, как ошпаренный, если бы еще одна медуза угостила синильной кислотой, если бы я не выдавил немедленно часть яда, то меня могло парализовать еще в воде или на берегу. Паралич в воде - основная причина того, что ужаленные захлебываются и погибают. Все это нам постоянно разъясняли, и после всего случившегося надо было что-то делать.
Обращаться за помощью к медикам части было нельзя. Во-первых, всем станет известно, что я нарушил приказ. Это грозило тем, что меня могли и не уволить со службы к первому сентября - началу занятий в институте. Для Иколы то, что я комсорг части, не имело никакого значения. Напоследок он мог преподнести мне еще одну пакость. Во-вторых, я не доверял квалификации наших медиков.
Решил обратиться к врачам пионерлагеря «Пограничник». Меня там знали, поскольку наша часть шефствовала над ним, и мы так регулярно устраивали для ребят военные игры. В медпункте пионерлагеря сказали, что противоядий от синильной кислоты не существует, и предложили выпить стакан спирта. Чтобы приглушить боль. Хрен редьки не слаще - за спиртной запах меня точно уволят 31 декабря в 23.30! Поскольку появление военнослужащих срочной службы в пьяном виде или хотя бы с запахом спиртного в погранвойсках в те времена считалось очень серьезным правонарушением, и я пойти на это не мог.
Когда докладывал дежурному о своем возвращении, то обнаружил, что голосовые связки у меня онемели. Комитет комсомола находился в комнате рядом с дежуркой - если что-нибудь со мной случится, то люди рядом. Закрыл за собой дверь, сел за стол. После контакта с медузой прошло около часа - и руки у меня стали выворачиваться наружу. Словно кто-то тянул за мизинцы и выкручивал руки. Я вцепился в столешницу. Врешь, сволочь, не поддамся.
Так продолжалось почти час. Потом синильная кислота стала накапливаться в почках - впечатление было кошмарным. Как будто мне вогнали в почки ржавые железнодорожные костыли и вращали их там. Главное было - не закричать от боли. Я молчал. Затем все мои внутренности стали болеть всяк по-своему, но все - хором. Узнал, как болит печень, селезенка, поджелудочная железа, легкие, сердце… Часа через два или три молекулы яда поступили в мышцы. В глазах все время сверкало - молекулы поражали зрительный нерв. Все мышцы одеревенели, было такое впечатление, что во сне у меня все тело затекло. К одиннадцати вечера, то есть к отбою, я поднялся в казарму. После отбоя заснуть с «электросваркой» в глазах, конечно, не смог.
Такое состояние продолжалось почти неделю. Чтобы прекратить мучения, отпросился в увольнение. Поехал на станцию Океанская, купил несколько литров медовой газировки и, облюбовав крутую сопку, бегом покорял ее. Бегом - и вниз. Выгонял с помощью пота из тела синильную кислоту. Смывал пот морской водой. Считаю, что решение было правильным - к вечеру онемение мышц прошло, да и «электросварка» в глазах сверкала не беспрерывно, а все реже и реже. Все еще кое-какие молекулы синильной кислоты бродили во мне. И смог, наконец, после отбоя заснуть.
За ту неделю потерял треть своего веса - около двадцати четырех килограммов. Сохранилась фотография: плоский, как камбала, стою перед зданием вокзала с надписью «Чита». Когда вернулся в Москву, то доармейские брюки пришлось связывать за петельки для ремня, а ходить - только в пиджаке.
Специально так подробно остановился на этом случае - не дай, Бог, кому-нибудь мой опыт понадобится.

У Вас недостаточно прав для комментирования