34
Вам наверняка приходилось летним утром сталкиваться с чудом: в траве как бриллианты  взблескивают росинки. Казалось бы, такая малость, капелька воды, а в ней отражается солнце, если же вдуматься – весь мир.
Образ утреннего чуда,  чистоты  и уютного тепла, бесценности происходившего  приходит ко мне, когда я вспоминаю родной Изюм, в котором, как в капле утреней росы  отражались все сложности огромной страны, которая жила большой жизнью. Капля – здесь всего лишь метафора, отнюдь не масштаб. В этом я убедился, когда многие годы писал цикл так называемых изюмских рассказов, усматривая в сугубо местных обстоятельствах типичные для всей страны проблемы. Для этого надо было научиться  видеть в капле не только солнечные блики, которые, чего доброго могли и ослепить, и заворожить. Обрести сугубо духовное зрение, научиться не только осмысливать жизнь, но и обчувствовать ее, а потом передавать все это в словах и образах, причем максимально точно – конечно же, непросто. Много тут было у меня учителей,  но среди них особое место занимает в моей судьбе редакция изюмской газеты.
Первое знакомство сродни первому свиданию. В 1958 году я, учащийся последнего курса лесного техникума, проходил преддипломную практику в Изюмской машинно-тракторной станции. Писал огромный роман, разумеется,  о любви. В изюмской газете печатались произведения членов литобъединения «Кремянец». Однажды и я пришел с только что написанной главой. Попросили прочитать. Не помню, что говорили мне члены объединения, в памяти остались лишь пророческие слова Степана Аврамовича Ищенко, тогдашнего патриарха редакции, талантливого журналиста и литератора, многолетнего сидельца в сталинских лагерях:
- Сразу видно будущего литератора.
Заседания «Кремянца» превратились для меня в праздники. Не потому, что меня хвалили, напротив, не взирая на молодость, да еще после похвалы деда Ищенко «громили» как всех. Праздничность была в другом – в сопричастности к творчеству, искусству, культуре, духовности, а это был уже уровень настоящего человеческого существования. Понимание этого пришло гораздо позже.
Костяк объединения составляли литераторы, которые десятилетиями числились начинающими писателями. Графоманы в «Кремянце» не задерживались. Варились «вечно начинающие», как сами признавали, в собственном соку. Иногда им удавалось в Харьковском издательстве напечатать книжечку. В других условиях они могли бы развить свои способности, поставить перед собой масштабные творческие задачи и решить их. Но «родная» партия не могла позволить таким литераторам печатать книги - не знала, что делать с писателями, которые преодолели ее сопротивление и заявили о себе своими книгами. Георгий Бахтин, Иван Дудник, Иван Шерстюк, не говоря уж о Владимире Бондаренко или Йосипе Лютом, вполне могли стать профессиональными литераторами, написать не одну хорошую книгу. Может, не хватило характера, настойчивости, заели  быт и текучка. Возможно, кто-то перед собой такую задачу и не ставил. Сейчас другая крайность – настоящая литература задавлена низкопробным чтивом, читатель  дезориентирован, не может найти в этом мутном графоманском потоке подлинные жемчужины духовности и таланта.
Изюмщина – край  с богатейшими литературными традициями и истоками. Достаточно вспомнить знаменитых Григория Данилевского или Николая Петренко, автора гениальной песни «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю», Антиоха Кантемира, служившего в Изюмском полку, Павла Грабовского, сидевшего в изюмской тюрьме… В советское время из Изюма вышли или были к нему причастны Давид Ортенберг, Петр Лидов, украинские поэты и писатели Виктор Вакуленко, Леонид Талалай, Иван Мирошниченко, Вячеслав Романовский – боюсь, что перечислил далеко не всех. Не стал членом Союза писателей Владимир Романенко, но издал перед своей смертью замечательную книгу поэзии. Как и его брат Адольф. Да разве в писательском билете суть? Все дело – в таланте, в его реализации, а признание к настоящему поэту или прозаику все равно придет. К сожалению, мы так устроены, что у нас оно приходит  чаще всего после смерти талантливого человека. А скольким журналистам дала изюмская газета доброго пути, поставила на крыло?
В то время я сдружился с Александром Ивановичем Саенко – с тончайшим детским поэтом. В высшей степени порядочным и образованным человеком, глубоким знатоком литературы, образцом высокой духовности и человечности. В бесконечных разговорах о литературе и о жизни мы поддерживали друг друга. Было досадно, что Саенко был как бы приговорен к Изюму, что ему не хватает литературной среды, повседневного общения с такими же, как он сам. Литератору надо много ездить и много видеть. Не зря французы говорят: «Писатель должен родиться в провинции, а умереть в Париже». Хорошо, что, вернувшись в Москву, я помог Александру Ивановичу издать книжку в издательстве «Малыш».
Еще в 1960 году я опубликовал в газете слабенький рассказ «Во вторую смену» - когда оформлял пенсию, нашел этот номер в Химках, где находится отдел периодических изданий бывшей Ленинки. От этой публикации, что, согласитесь, для меня довольно символично, берет начало стаж  моей литературной деятельности. 
Состояние мое после синильной кислоты было ужасным. Мир как бы поблек, я временами заикался, с трудом находил слова, чувствовал, как от меня ускользает мысль. Кому-то казалось, что  краснею и заикаюсь от стеснительности, а я преодолевал последствиями разрушительного воздействия проклятой кислоты. После нее  меня даже водка не брала. Неправда, что нервные клетки не восстанавливаются. И клетки, и волокна восстанавливаются – лет через пять совсем прошло и заикание, и сбить меня с мысли стало не так уж просто.
Где лучше всего рубцуются душевные раны и проходят болезни? Конечно же, в родных краях. В декабре 1966 года мне предложили стать литсотрудником изюмской газеты -  освободилась ставка шофера, поскольку с машиной что-то случилось. Потом перевели на должность литсотрудника.
Недавно я подсчитал время штатной работы в газете – оказалось всего полтора года! А мне казалось, что  работал в ней, по крайней мере, лет пять, не меньше. В качестве сотрудника промышленного, а потом сельского отдела я изъездил город и район вдоль  и поперек.
Был в моем распоряжение мотоцикл ИЖ-49, на котором я, по выражению заместителя редактора Василия Хухрянского, и «вышивал». Однажды из колхоза возвращался в таком состоянии, что ноги не держали, а ехать мог – синильную кислоту, видимо,  к тому времени я окончательно вымыл из организма спиртным. Да вот незадача - на железнодорожном переезде забыл сбавить скорость. Взмыл в воздух и шмякнулся об асфальт.  Не знаю, сколько пролежал без сознания, но когда пришел в себя, то обнаружил, что стер кожу на локте до кости.
Утром  надел сорочку с длинным рукавом. Первым, кого  встретил в редакции, был Лютый.
- А нам сообщили, что вы разбились возле межрайбазы. Позвонили  и сказали, что лежит мотоцикл и ваш Ольшанский возле него. Живой или мертвый, не знаем, - сказал Йосип Иванович.
- Живой, - ответил я, поворачиваясь при этом всем телом, так как весь был в синяках.
Надо отдать должное Лютому - больше никто с расспросами по поводу ночного происшествия ко мне не обращался. Но с тех пор со своим двухколесным конем обращался с уважением. Более того, сейчас называю мотоциклистов, которые на бешеной скорости носятся по Москве, не иначе как кандидатами в морг. Разве это не пример того, как со временем человек обрастает мхом и скучнейшим здравомыслием?
Йосип Иванович Лютый был многолетним редактором газеты, но в мое время трудился ответственным секретарем. Он был мудрым человеком, великолепным знатоком украинского языка, способным литератором, да  жизнь его засосала. Не могу не вспомнить с самыми  добрыми чувствами Василия Хухрянского - заместителя редактора, любителя выпить. В выпивке находил для себя утешение - был слишком умным для своей должности, в разговорах высмеивал бесконечные глупости местного начальства. Марию Бубырь, целое отделение Владимиров - Бондаренко, Олейника, Кузьмина и Полехина, Николая Чепкого и других работников газеты и рабселькоров. Многие годы меня согревала дружба с Иваном Матвеевичем Бондаренко. Нормальные отношения были у меня и с редактором Иваном Бойченко, хотя, конечно, он был не  столько газетчиком, сколько начальником. Как бы там ни было, но в редакции поддерживалась творческая атмосфера.
Изюмская горрайонка выходила четыре раза в неделю. Каждый сотрудник должен был сдать 250 строк в номер. Вначале были сложности с украинским языком, но всё вспомнилось, наладилось. Вскоре с корреспондентскими обязанностями я справлялся легко, порой даже с лихостью. Правда, меня подлавливали машинистки, когда я диктовал информашки с блокнота, а они, хитрованки, дабы уличить меня в мелком жульничестве, переспрашивали: «Саша, а как это у тебя там написано?» И норовили заглянуть в блокнот, где текста никакого и в помине не было…
Впечатлений накопилось столько, что их хватило на десятки рассказов. Поскольку в каждом номере газеты шло несколько материалов, то у меня было немало псевдонимов - О. Вильшаный, О. Вильховый, О. Олександров, С. Сябро… Псевдоним О. Наливайко придумал мне Й. Лютый, с намеком, разумеется.
С тех пор прошло почти сорок лет. В каждый свой приезд в Изюм  я обязательно прихожу в газету. Истоки притягивают к себе.
Именно  изюмская газета  приучила выдавать к сроку материалы, не взирая ни на что, к точности слова и ясности мысли – все это пригодилось мне в жизни. Но самое главное – послужило одним из краеугольных камней моего литературного творчества. Не уверен я сегодня, что смог бы написать многие свои произведения, если бы не было у меня такой чудесной родины, как Изюм, и такой  замечательной газеты, как изюмская горрайонка. Geneve

У Вас недостаточно прав для комментирования