47
Как бы ни ругали большевиков за политику, нередко преступную, по отношению к творческой интеллигенции, но обвинить их в том, что они не думали о пополнении ее рядов за счет молодых, невозможно. В стране существовала система работы с молодыми писателями – она жива и поныне, в XXI  веке. Как ни странно, каждый из новоявленных союзов писателей ведет свою работу среди близких себе по идеологическим установкам молодых авторов и поддерживает их, готовит себе смену. Мировоззренческие шоры для творческого человека  противоестественны, сужают обзор, ведут к нормативизму, начетничеству, к профессиональной деградации. Но слишком сильны в российских творческих цехах чувства стадности в ущерб нормальной внутрицеховой и межцеховой солидарности. Чиновник раньше уважал или страшился членов творческого союза, а сейчас он с удовольствием плюет на все творческие организации, ссылаясь на якобы существующий в стране рынок.
Нам, студентам Литинститута, критик  В.П. Друзин рассказывал о том, как Сталин следил за появлением новых имен в литературе. Сам Друзин, автор брошюры «Сергей Есенин» и понятия «есенинщина», был фигурой в литературе далеко не односложной. После известного доклада А.Жданова и постановления он становится членом редколлегии опального журнала «Звезда», потом заместителем его главного редактора.
По словам Друзина вождь читал все толстые литературно-художественные журналы. Их было всего несколько. И не разрешал открывать новые, потому что  не смог бы уследить за ними. Все главные редакторы ждали, что в конце года каждому из них позвонит Сталин и спросит:
- Кого вы из молодых писателей в этом году вырастили?
На фронтах Великой  Отечественной войны погиб цвет нации, от тех, кто родился в 1923 году, выжили только 3 процента. А сколько ярких имен появилось после войны из числа фронтовиков – в литературе и вообще в искусстве? Потому что был государственный подход к отечественной культуре. Сейчас власть имущие с писателями даже не встречаются – должно быть, побаиваются их, поскольку самоустранились от литературно-писательских дел, или  же в обиде на русскую литературу еще со школьной скамьи. 
Журнал «Литературная учеба», основанный М.Горьким, не выходил во время войны, но и после нее  не возродился. В свете вышесказанного ясно почему.  Такое издание было очень нужным для  многих тысяч литературных объединений, начинающих авторов. Предложение о возобновлении журнала звучало с писательских съездов и пленумов, на многочисленных мероприятиях с молодыми писателями. Власть отмалчивалась.
В издательстве «Молодая гвардия» родилась идея начать возрождение журнала с выпуска альманаха. Примером такого становления мог служить «Наш современник» - вначале альманах, затем – «толстый» журнал. Не знаю, кому в издательстве принадлежит идея выпускать альманах «Мастерская», но работа над изданием была поручена поэту Геннадию Серебрякову, возглавлявшего тогда редакцию по работе с молодыми авторами.
Из год в год в книготорговых планах объявлялась «Мастерская», но Серебрякову так и не удалось подготовить ни одного выпуска. Причина, видимо, в том, что Геннадий, на всех своих должностях, а он был членом редколлегии и редактором «Комсомольской правды» по отделу литературы и искусства, заведовал отделом поэзии в журнале «Молодая гвардия», к служебным обязанностям относился с поэтической легковесностью.
Когда я пришел в издательство, то сразу же поставил перед собой задачу начать выпуск альманаха. Работа над первым номером «Мастерской» была и увлекательной, и сложной. Нужно было явить лицо нового издания, разработать рубрики, думать о следующих номерах. Пригодились наработки Г. Серебрякова, многое в первый выпуск внес Олег Николаевич Михайлов, выступивший в роли составителя. Но об этом в альманахе ни слова – Олег Михайлов был одним из героев печально известной статьи А. Н. Яковлева «Против антиисторизма». На последней странице альманаха, под материалом «Библиография «Мастерской», написано: «Составил Борис Штейн». Было непонятно: он составил весь альманах или только библиографию. Признаюсь, моя хулиганская выходка – чтоб не подумали наверху, что это русофильское издание. Литератор Борис Штейн отнюдь не был евреем, а немцем.
Естественно, что  материал «От издательства» отличался куда больше партийностью, чем сам ЦК КПСС тех времен. Пришлось использовать  на полную катушку пропартийную тарабарщину, заверить бдителей со Старой площади в лояльности издания к ним, но в тоже время  курсивом были выделены заключающие слова предисловия: «Ибо, как сказал великий писатель современности М.А. Шолохов, в народных массах живет и сохраняет право на дальнейшую жизнь только то искусство, которое служит интересам народа». Заключительный аккорд как бы перечеркивал предыдущую тарабарщину о партийности и социалистическом реализме. Прием иносказания, эзопова языка в то время.
Десять авторских листов альманаха были максимально содержательны. Сейчас альманах «Мастерская» - библиографическая редкость, он сразу же исчез с прилавков, стал литературным событием весны 1975 года. В рубрике «Мастера о мастерстве» нашлось место  статьям М.Горького, К. Федина и Л. Леонова. На анкету альманаха отвечали П. Бровка, М. Абылкасымова, В. Коротич, Ю. Нагибин, Н. Старшинов. В разделе «Мастерство и нравственность» выступили Е. Сидоров, В. Астафьев, И. Золотусский, авторами рубрики «Над текстом классика» стали Н. Ушаков и П. Палиевский. О языке художественной литературе писали Л. Скворцов и Т.Паршина. Когда-то мне в юности очень понравилась статья Л. Гумилевского «Заметки писателя», которая была напечатана в разделе «Литературное творчество и наука». Нашлось место и для трибуны молодого литератора, и  увлекательной «Мозаики». Великолепно оформил обложку альманаха художник Борис Чупрыгин.
В состав редколлегии первого выпуска  вошли К.Я. Горбунов, Д.М. Ковалев, Б.А. Леонов, О.Н.Михайлов, А.И. Овчаренко, С.В.Смирнов, В.В.Сорокин,  В.И. Фирсов, Л.А. Фролов и автор этих строк.  Предлагал я и Юрию Бондареву присоединиться к нам – направил ему верстку альманаха. Юрий Васильевич отказался войти в  редколлегию, мол, он готов всегда помогать изданию, но будет лучше, если пока останется не в ее списке. Может, и мудрое решение, или же…
Об альманахе заговорили в литературных кругах. Меня, как редактора, поздравляли с успехом. Нашлись и обиженные – Юрий Скоп, с которым у меня все равно сохранились  добрые отношения, и Альберт Лиханов – они стали героями очень резкой, блистательной статьи Игоря Золотусского «Игра крови и металла».
Пошла работа над вторым номером, к его составлению я привлек Юрия Селезнева. В совместной работе мы и сдружились. Юра был великолепным знатоком литературы и истории, глубоким мыслителем. Он привлек к работе над альманахом М.П. Лобанова – возмутителя спокойствия завершающего этапа советской эпохи. Если бы мне в 1963 году не забрили лоб, то я попал бы в его семинар – Михаил Петрович сменил в качестве руководителя Виктора Полторацкого. Пришла пора публиковаться в альманахе и Олегу Михайлову – его статья о Владимире Набокове, естественно, критическая, на самом деле была прорывной в деле возвращения этого сложного и противоречивого писателя в контекст отечественной литературы.
В то время я не придал особого значения письму Евг. Евтушенко в ЦК КПСС о том, что его-де «Молодая гвардия»… обворовала, присвоив название «Мастерская» своему альманаху. Вся литературная Москва знала, что Евгений Александрович намеревался издавать альманах «Лестница», а тут вдруг такое облыжное обвинение. Почему-то он не замечал, что альманах «Мастерская» лет пять анонсировался издательством в книготорговых планах, а когда вышел – вот тут-то и заело. Подготовил я ответ в ЦК, присовокупив стопку книготорговых планов, и выбросил из головы – мне, к сожалению, приходилось корпеть над ответами на жалобы в ЦК  практически каждую неделю.
Работа над вторым альманахом была закончена, рукопись сдана в типографию. И вдруг вызывает к  себе директор издательства В.Н. Ганичев и сообщает, что принято решение ЦК разрешить Евг. Евтушенко издавать на базе «Молодой гвардии» альманах «Мастерская» - два выпуска в год, по 20 листов каждый, с четырьмя цветными вклейками. Естественно, решение ЦК  было актом произвола, результатом политики стравливания патриотически настроенных писателей и либералов западного розлива. Причем замзавы отделов пропаганды и культуры В.Н. Севрук и А.А.Беляев в подобных случаях принимали всегда сторону западников. Патриотов в стране никто не защищал, даже народ, даже сами себя они не в силах были защитить, но зато в защиту их оппонентов на Западе всегда поднимался многоголосый и истошный вой. В ЦК побаивались таких психических атак. Под этот вой, по причине трусости партбюрократии, впоследствии будет расчленен Советский Союз.
- Надо изъять  второй выпуск из типографии, - сказал Ганичев.
Согласиться с этим я не мог. Перечеркнуть работу Юрия Селезнева и тех авторов, которых он привлек, свою работу в угоду захватническим поползновениям Евтушенко, поощряемых в ЦК, можно было лишь в том случае, если потерять всякое уважение к себе и своим единомышленникам. Предложил поменять название на «Эстафета» - первое, что пришло тогда в голову. Ганичев согласился.
На середину семидесятых годов пришелся  пик застоя. Страна изнывала под непосильным бременем гигантских военных расходов. Это было время, когда силу набрала партбюрократия – в центре и на местах. Решения ЦК и правительства в лучшем  случае выполнялись процентов на 40, да и то по черномырдинскому рецепту – «хотели как лучше, а получилось как всегда». В Восточной Европе набирали силу антисоветские и антирусские настроения. В союзных республиках – национализм и русофобия. К примеру, вот стихи одного из казахских поэтов, появившиеся тогда: «Будут жить Москвы, Петербурги, Рязани, если все русские сделают обрезание». Русские, естественно, вынуждены защищаться, хотя власти всегда почему-то усматривали самую большую угрозу в русском патриотизме. При этом во все времена здравомыслящая интеллигенция нерусского происхождения в первую очередь защищала и защищает по сей день русский народ, считая, что если русским плохо, то всем другим народам нашей страны также будет плохо.
Назревал кризис идеологии, экономики, нравственности. Власти выпускали инициативу из рук, не могли ничего противопоставить деструктивным процессам. Наиболее остро это чувствовала творческая интеллигенция, прежде всего писатели. Партбюрократии, вершившей тогда все и вся, хотелось иметь  европейский имидж. С одной стороны муссировалась ложная посылка о некой новой общности под названием советский народ, что вызывало рост антирусских  националистических настроений в «братских» республиках, а с другой была запущена идея  строительства единого европейского дома. Конечно, дом впоследствии был построен, но без нас – нельзя же, право, всерьез рассматривать как достижение членство в Совете Европе, где России безустали перемывают косточки, выливают на нее ушаты грязи, учат как жить. Единственное, что облегчило жизнь россиян, - это возможность обратиться  за защитой от наших невменяемых бюрократов в Европейский суд по правам человека.
В риторике кремлевских старцев все чаще мелькали разрядка, разоружение, укрепление мира и безопасности в Европе. Состоялось совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписаны Хельсинские соглашения. Пройдут годы, и в прессе появятся сообщения, что проекты этих соглашений были разработаны в недрах французской спецслужбы сюрте.  Не берусь судить о том, на что рассчитывали кремлевские старцы, но могу допустить, что выполнять их они и не думали. Подписывал их Л.Брежнев, который, как выражаются наркоманы, был уже «на колесах». Хельсинские документы превратились в дубину, которой колотили страну, пока она не распалась.
Эти соглашения вдохновили прозападные круги в советском обществе и обеспокоили тех, кто осознавал их антироссийскую направленность. Помню, как расстроили они моего соседа, заведующего редакцией  серии ЖЗЛ, а потом главного редактора журнала «Человек и закон» Сергея Семанова. Историк по образованию и призванию, известный деятель так называемой  русской партии, он не находил ничего аналогичного в прошлом и приравнял их к политической капитуляции СССР перед Западом. Он был прав – деструктивные, кризисные процессы  в стране пошли быстрее.
К тому времени в издательстве «Молодая гвардия» образовалась группа патриотически настроенных молодых заведующих редакциями, которая стала беспокоить власти. Вместо Семанова к руководству редакцией серии ЖЗЛ пришел Юрий Селезнев. Книги этой серии пользовались  колоссальным успехом, и от них во многом зависело мнение общества о прошлом страны, разрушение большевистских стереотипов. Редакцию научно-фантастической литературы возглавлял Юрий Медведев, зарубежной литературы – Вадим Пигалев, знаток масонства, к сожалению, очень рано, как и Юрий Селезнев, ушедший из жизни. Владимир Фирсов возглавлял советско-болгарский альманах «Дружба», который стал вскоре журналом. Вадим Кузнецов руководил редакцией современной советской поэзии,  а я  - фактически гландами издательства, стремился всячески поддерживать все молодое и талантливое. Мы были единомышленниками,  поддерживали и защищали друг друга. Нападок хватало. Особенно злобной критике подвергался журнал «Молодая гвардия», который возглавлял Анатолий Никонов, а затем Анатолий Иванов. По поводу журнальных публикаций Михаила Лобанова и Виктора Чалмаева в «либеральной» и верноподданнической прессе печатались десятки, сотни гнусных статеек. И эти акции длились месяцами.
Поэтому реакция Старой площади на первый выпуск альманаха «Мастерская» была, если можно выразиться, в пределах тогдашнего политического жанра. Второй выпуск спасла, как это ни парадоксально, высылка А.Солженицына за границу. Евг. Евтушенко незамедлительно выразил протест против действий властей. Он тоже должен был действовать по законам жанра своего поведения. Отмолчаться не мог, поскольку и раньше протестовал, к примеру, против ввода войск Варшавского договора в Чехословакию.  Стало весьма вероятным, что Старая площадь прибегнет к санкциям против протестанта и затормозит выпуск альманаха под его редакцией. Предполагаю, что разрешение Евтушенко выпускать альманах было довольно виртуальным – в недрах конторы на Старой площади созревал акт "отеческой" заботы о творческой молодежи.
Как бы там ни было,  я  тут же изъял из типографии новую обложку, вернул прежнее оформление «Мастерской», и  вскоре второй выпуск вышел в свет. Евгений Александрович скрежетал зубами в ЦДЛ, говоря мне с ненавистью:
- Как вы мне все испортили!
Напрасно скрежетал. «Мастерская» и его, и наша была приговорена. Разумеется, второй выпуск альманаха на Старой площади запомнили. В сталинские времена Ганичеву и мне голову бы оторвали, а в брежневские в постановлении ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью» решение о возобновлении выпуска журнала «Литературная учеба» было сдобрено иезуитским абзацем с грифом напротив него: «Не для печати». Как раз его содержание было для печати – в нем указывалось, что издание журнала осуществить за счет фондов бумаги на альманахи «Мы - молодые», «Родники»,  «Мастерская». Такой неуклюжий нашелся предлог для закрытия трех молодогвардейских альманахов. Чтобы ни говорило «прогрессивное человечество», а мы вынудили власти восстановить журнал «Литературная учеба».
- Ну что ж, - сказал я  работникам нашей редакции, -  «Родники» закрыли, значит, будут выходить «Истоки».
И велел заказать новое оформление для альманаха. Сейчас не все молодые пииты без запинки могут расшифровать аббревиатуру ЦК КПСС, а вот альманах «Истоки», который выходит вот уже тридцать лет, они хорошо знают. Мне же тогда было не привыкать менять оформление альманахов, хотя каждый раз это было актами вызывающего неподчинения.  В те дни я позволил себе на «круглом столе»  в «Литературной газете», посвященному постановлению о творческой молодежи, в каждом ответе подчеркивать особую мудрость и отеческую заботу партии и ее ЦК о творческой молодежи. Когда отчет напечатали, писатель С., который знал всю подноготную ситуации, позвонил мне и спросил о том, не вздумал ли я издеваться над ними? До этого не доходило, но подтекст в моих ответах явно присутствовал.
Борьба за альманах переросла в борьбу за журнал. Неизвестно по какой причине на должность главного редактора стал претендовать критик Александр Михайлов, в то время проректор Литературного института. Судя по тому, какой гомерический успех имела громкая читка его статьи о поэзии в журнале «Москва», которую устроил я еще в секторе информации ЦК комсомола, Александр Алексеевич был явно не Белинским. Когда-то  работал в ЦК КПСС, и его воззрения на поэзию были довольно общеприняты, не могли беспокоить ни общество, ни власти. Такой и нужен был для Литинститута, журнала «Литературная учеба», а затем и во главе Московской писательской организации.
Не могу сказать, что он был плохим человеком. Для этого нет оснований. Просто жизнь нас столкнула на узкой тропе, и решался вопрос, кому из нас быть редактором журнала. У меня для этого были лишь то, что удалось осуществить практические шаги по возрождению журнала. Рукопись первого большого сборника рассказов и повестей «Сто пятый километр» с предисловием В.Распутина вылеживалась в «Современнике», я не член Союза писателей – поэтому шансы были жидкие. Хотя мою кандидатуру и поддерживал первый секретарь ЦК  комсомола Б. Пастухов, но решали на Старой площади, главные редакторы журналов – была их номенклатурой.
Как-то в баре ЦДЛ увидел я Ал. Михайлова, поздоровался, сел рядом. Разговорились. И вдруг он сказал:
- Если меня не назначат главным редактором журнала, я выброшусь из окна.
В его голосе было столько отчаяния, что меня его заявление насторожило не на шутку. Я не знал, что он настолько честолюбив. Если бы его не назначили, ему сложно было бы объяснить преподавателям и студентам Литинститута причину недоверия к нему. Ведь тогда существовал зондаж общественного мнения по поводу того или иного назначения. Запускался слух о том, что такой-то будет назначен на такую-то должность. Друзья и враги  активизировались, шли письма и доносы, в ЦК их анализировали и абсолютно точно знали, как будет воспринято в массах назначение. Но чаще всего слухи не заканчивались назначением – кандидат с уроном для репутации получал отставку и больше никто не решался двигать его по служебной лестнице. Вот этого и боялся Ал. Михайлов.
Мне стало по-человечески его жалко, и он пригласил меня продолжить беседу у него дома. Сказано – сделано. Мы просидели с ним до утра, смачивая горло национальным напитком. Я позволил себе выговорить ему:
- Как вы, фронтовик, морской пехотинец, боевой командир разведроты, смеете   унижаться перед  кем? – перед дворней днепропетровской банды во главе с Брежневым?
Главным редактором назначили, разумеется, Ал. Михайлова. Он не предлагал мне стать его заместителем, а я – не просился. Вообще никогда и никуда не просился на какую-либо литературно-издательскую должность. Предлагали – я соглашался или не соглашался, но не просился. Когда еще не был назначен главный редактор, мне каждый вечер звонил Николай Машовец. После Всесоюзного совещания  молодых писателей я опубликовал его статью в «Мастерской», потом вместе с Вадимом Кузнецовым  рекомендовали на работу в ЦК комсомола, на должность погибшего Василия Шабанова. Тогда  Машовец использовал патриотическую риторику, и мы стали невольными авторами его переезда из Саратова в столицу. Полагая, что Машовец помнит о моем участии в его судьбе, я посвящал его во все подробности возни вокруг журнала. Полнейшей неожиданностью для меня, особенно для моей жены Натальи, стало назначение именно его в заместители к Михайлову. Более того, через некоторое время  я пошел к Б.Пастухову и предложил назначить Машовца главным редактором издательства «Молодая гвардия». Пастухов был недоволен, что я просил не за себя, а за кого-то. И Машовец стал главным редактором издательства. Не припомню случая, чтобы он в литературных делах хоть чем-нибудь отнесся  ко мне подобным образом. Не случайно, нынче он – преуспевающий «новый русский». Путь от «патриота» в новые препохабия, не сомневаюсь, - современное типическое явление и заслуживает романа.
Спустя лет десять, в день, когда Ал. Михайлова избирали первым секретарем правления Московской писательской организации, в перерыве для подсчета голосов, он подошел ко мне и сказал:
- Саша, как же ты был прав насчет Брежнева…
Он вспомнил наш разговор, когда решалась его судьба! Мне показалось, что он произнес эти слова с задумчивостью и грустью.

У Вас недостаточно прав для комментирования