51
После возвращения в Москву я старался вести себя как можно тише. Никто меня не искал и не предлагал идти в журнал «Юность». Вообще-то лето – глухая пора для новых назначений. Для них существовал своего рода поэтапный ритуал. Из ЦК партии делалась утечка информации: такой-то рассматривается на такую-то должность. Кандидатура начинает обсуждаться, спецслужбы отслеживают этот  процесс. Иногда, когда слухи затихают, запускается новая, более мощная волна. Выясняется,  кто  стоит за кандидатом на выдвижение, кого он будет представлять на номенклатурной должности и  кого не устраивает. Меня никто не спрашивал о возможной работе в журнале «Юность», и я подумал, что все забыли об этом и не стоит мне переживать.
Однако в Ашхабаде,  где проводился очередной фестиваль молодых поэтов братских республик, в числе  руководителей творческих семинаров был Натан Злотников, возглавлявший тогда отдел поэзии «Юности».  За исключительную деликатность, мягкость и доброжелательность  его  ласково называли Наташей. Вряд ли он обижался за такое прозвище. Не я, а он завел разговор о моем переходе в журнал.
-  Вы не представляете, какое счастье – работать в нашем журнале! Каждый из нас идет на работу, как на праздник. У нас прекрасный коллектив, вам у нас очень понравится. Не сомневайтесь, - говорил в своем стиле Натан, чувствуя, что мне разговор доставляет мало удовольствия.
Но там произошли такие события, а затем и в Москве, что мне было не до журнала.
Фестивали молодых поэтов братских республик задумал проводить Вадим Кузнецов, когда работал в ЦК комсомола и занимался молодыми литераторами. Раз в два года они проводились в какой-нибудь союзной  республике. До Ашхабада я был на таком же мероприятии в Кутаиси. Для участия в них надо было обладать отменным здоровьем, а у меня в Грузии разыгрался гастрит. Каждый день возлияния вина, бесконечные тосты. И на родине Сталина, и  Маяковского, наконец, в Ткварчели, шахтерском городе, я не выдержал застолья, где по крайней мере надо было выдержать почти сотню тостов. Разумеется, это был своего рода терроризм – терроризм гостеприимством.
Перенесенный перитонит  не давал  житья – рвало, от кинзы и других пряных трав кружилась голова. Я боялся, как бы мне  не догостеваться до кровотечения. И никому не говоря ни слова, ушел с застолья, взял такси и уехал в Кутаиси, собрал  в гостинице вещи, а оттуда – в аэропорт. На ближайший рейс билетов не было, купил на следующий. И слоняясь  возле аэропорта сочинил шутливую телеграмму, объясняющую причину моего исчезновения, и послал  на адрес гостиницы Николаю Старшинову – во всяком случае он, как человек не пьющий после клинической смерти, был трезвым и самым  здравомыслящим среди руководителей фестиваля. В Москве я узнал, что самолет, на который  «не повезло» взять билет, разбился.
Туркмению в качестве хозяйки фестиваля выбрал поэт Василий Шабанов, который сменил в ЦК комсомола Вадима Кузнецова. Для Шабанова фестиваль был заключительным мероприятием в его комсомольской карьере – после него он должен был перейти на работу в Госкомиздат РСФСР, на должность, если не ошибаюсь, начальника Росиздата.
Он несколько раз летал в Ашхабад по делам фестиваля. Однажды я его встретил на троллейбусной остановке на Новомосковской улице – Шабанов возвратился из командировки в Туркмению.
- Там  кошмарная жара, - рассказывал он.- В номере я ложился голым животом на кафель...
- Зачем ты выбрал Туркмению? – спросил я.
Впрочем,  Вадим Кузнецов тоже был не в восторге от такого выбора. Хотя в Ашхабаде жил наш общий приятель, а Вадима – друг, Аннаберды Агабаев, который какое-то время работал в ЦК ВЛКСМ, а потом стал главным редактором туркменской литературной газеты. Были и другие знакомые, в том числе и молодые поэты. Однако особого желания ехать туда не было. Кроме того, у дочери Вадима в те же дни был день рождения, поэтому еще в Москве  мы втроем -  Василий, Вадим и я  - пообещали жене Кузнецова Нелле, что обязательно вернемся к двадцатилетию Марины.
В Ашхабаде, несмотря на третий час ночи, гостиница с участниками фестиваля сверкала огнями и шумела. Мы вышли из машины и тут же крики:
- Вадым Пэтровыч! Товарищ Олшанский!
Так было везде: Кузнецова  называли по имени и отчеству, а  я был исключительно товарищем без мягкого знака.
Вообще-то я не люблю ни петь, ни танцевать. А в Ашхабаде меня как разобрало: вдвоем с огромным Олегом Дмитриевым  исполнял  ночью, «на бис», песню «Воды арыка бегут как живые, переливаясь, журча и звеня…» Ну и танцевал.
Вадима и меня пригласила в ресторан недавняя выпускница Литературного института Бибике. Вечером она пришла вместе с потрясающей красоты подругой Гулей - Вадим тут же распустил петушиные перья. Мы понятия не имели, что Гуля работает на республиканском телевидении диктором, и что ее знает вся республика. Не знали мы также о том, что однажды какие-то фанаты хотели ее зарезать – ранили, но не смертельно.
Ужинаем, все идет нормально. Оркестр, состоящий  из русских музыкантов, заиграл какую-то призывную мелодию. Мы, как и положено, пригласили дам на танец.  И получили отказ. Наотрез. И во второй, и в третий раз.
Мы же не представляли, что туркменские девушки, появившись в ресторане с москвичами, бросали немалый вызов местным традициям. Вокруг нас сидели в тюбетейках «басмачи», как их шутя называл Вадим, и посматривали в нашу сторону. Весьма неодобрительно посматривали.
Не помню, кто из нас предложил станцевать друг с другом. И мы стали показывать, что называется, класс. Никогда я так легко и умело не танцевал. Точно в таком же состоянии был и Вадим. Оркестр заразился нашим настроением, играл и играл. Хозяйки наши куда-то сходили  и вернулись. Наконец, мы выдохлись и  пошли в туалет.
Вадим изготовился возле писсуара, и вдруг я вижу, что какой-то мужик замахивается и пытается ударить его сзади. Я мгновенно скрутил его, подставил для удара Вадима и сказал:
- Дай ему, как следует.
Вадим вмазал. Потом он всем рассказывал, что голову нападавшего я вогнал в писсуар, но это гипербола. Видимо, они ждали, пока мы выйдем в туалет – «басмачи» пошли косяком. Я крутился волчком, нанося удары. Увидел одного тщедушного туркмена, велел ему стать в угол, иначе прибью.
- Смотри, как это делается! - крикнул я ему, стал дико орать и ногами наносить удары нападавшим.
Меня хотели свалить с ног, схватили за штанины, разодрали их по шву. В воздухе мелькали мои волосатые ноги, ноги штангиста, и я не завидую тем, кто напросился на удар. В считанные секунды все было кончено – на полу, приходя в себя, лежали «басмачи», пытались нормализовать дыхание, с угла  с ужасом смотрел на меня невольный «секундант».
В туалет вбежали оркестранты:
- Ребята, вы все сделали! Уже вызвали милицию, ваши девушки побежали за машиной. Уходите немедленно!
Внизу, уже с машиной, нас поджидали  Бибике и Гуля. Спустя несколько минут мы были уже в квартире Бибике. У Вадима был небольшой синяк, а я, видимо, пропустил удар с перстнем – под глазом лопнула кожа. Брюки мои Бибике тут же зашила. Мы вышли из навязанной нам драки  почти без ущерба, разве что все остальные дни ходили в темных очках.
Каждый день мы ходили к кому-нибудь в гости. Нас удивляло то, что даже наш друг Аннаберды, не приглашал к столу свою супругу, хотя Вадим и я ее хорошо знали по Останкину. Пожив несколько дней в Ашхабаде мы, наконец, поняли, какого мужества потребовал от Бибике и Гули поход в ресторан. Нам рассказывали, что в Туркмении процветает многоженство, на  это никто не обращает внимания. Что такому-то поэту отец купил жену: продавал на рынке семечки, накопил денег и заплатил калым. В Туркмении все еще были факты самосожжения молодых женщин: если муж не смог вовремя заплатить калым, то они считали себя опозоренными – уходили в пустыню, обкладывали себя сухими стеблями травы и поджигали ее.
После приключения в ресторане Вадим и я решили вернуться  в Москву. Мы не опасались мести: дело-то мужское – кто кого. Они начали и получили. Полезут еще – получат снова. Нам на помощь придут молодые поэты – нападающим мало не покажется. Да и власти не допустят нападения на гостей. Надо было возвращаться, чтобы успеть ко дню рождения Марины.
Попросили работника ЦК комсомола республики Ораза Оразбердыева достать нам билеты. Но ему, видимо, не разрешили отправлять нас раньше времени.
Участники фестиваля должны были разъезжаться для встреч с любителями поэзии в разные области республики. Шабанов и я должны были ехать в Красноводск.
- Вычеркни меня из списка, - сказал я Шабанову.- Я не поэт, стихов не читаю. Тем более, ты же знаешь – Вадима ждет Нелля и Марина. А мы договорились, что приедем вместе.
Однако ночью раздался стук в дверь. Пришел Оразбердыев с билетом для меня до Красноводска.
- Ораз, мы же тебя просили взять нам билеты до Москвы, - сказал Вадим.
От поездки в Красноводск я категорически отказался. Ораз ушел, но потом с интервалом через час в нашу дверь стал стучаться какой-то работник управления делами, который получил задание во чтобы то ни стало всучить мне билет на самолет.
Когда в четвертом часу утра раздался стук, Вадим схватил стул и словами «Я его сейчас прибью!» распахнул дверь. На пороге стоял Шабанов.
- Вася, я чуть тебя не прибил. Всю ночь спать не дает какой-то деятель из управления делами, сует Саньке билет.
- Мы на машине поедем! Поехали, а? – предложил мне Шабанов.
- Вася, ты с ума сошел? Восемьсот километров по пустыне в жарищу туда и обратно! Мы с Вадимом условились не расставаться. Об этом еще в Москве договаривались! Билеты достанут – сразу улетим.
- Тогда мы поехали.
Мы обняли его на прощание и попытались уснуть хоть под утро.
Билетов не было, нас не отпускали из гостей, поскольку был запланирован большой заключительный вечер поэзии. Кроме нас по областям республики не поехали Николай Старшинов, Евгений Храмов, Олег Дмитриев, Натан Злотников. Мы сходились в ресторане, обсуждали литературные дела, потягивали вино или пиво и ждали возвращения поэтических бригад в Ашхабад.
Шел к концу третий день ожидания. Мы заметили, что то и дело в ресторане появляется крайне озабоченный Ораз, но не решается подойти к нам. В очередной раз Вадим и я  пошли к нему.
- Что случилось, Ораз? – требовательно спросил Вадим.
Тот замялся, видимо, ему не велено было говорить правду.
- Что-нибудь с Васькой? – напрямик спросил Вадим.
- Да, - выдавил из себя Ораз.
- Что???
-  Вас приглашает секретарь ЦК партии, он все расскажет, - ушел от ответа функционер.
Плохо помню встречу с секретарем ЦК. Мы были настолько порясены происшедшим, что  не могли адекватно воспринимать его слова. Запомнилось лишь, как не выдержал Храмов, вскрикнул, из его глаз хлынули слезы.
Видимо, правильно говорят, что от судьбы не уйдешь. Как мы ни отговаривали Шабанова от проведения фестиваля в Туркмении, но он все равно сделал по-своему. Прекрасный  поэт Курбаназар Эзизов не должен был лететь в Красноводск. Но он попросил взять ему билет на самолет, а потом сел в машину к Шабанову и местному русскому поэту Юрию Рябинину. Мы были в гостях у Курбаназара, нас покорили шесть голубоглазых дочурок поэта.
А произошло следующее. В Красноводске у них прошли хорошие встречи с молодежью. По пути назад они заехали в воинскую часть. Выступили и там. Выехали из части на белой «Волге», а дезертир, который подумал, что едет командир части, обстрелял машину. Когда увидел, что ошибся, что машина не командира части, расстрелял всех в упор. В Шабанове было шесть пуль. Перед смертью он написал: «Когда буду убит очередью из автомата…» Кроме трех поэтов погиб и водитель «Волги».
Лишь потом мы узнали подоплеку трагедии. Вначале нам не говорили, почему она произошла – по большевистской привычке скрывать любую правду. Но утаить ее было невозможно: погибло четыре человека, из них три поэта, в том числе работник ЦК ВЛКСМ. Корни трагедии в чудовищно жестоком отношении к людям.
Будущий дезертир учился в военном училище. Потом стал нарушать дисциплину, почему – неизвестно. Отчислили из училища и в наказание отправили в Туркмению отслужить действительную военную службу. Пришло письмо из дому: мать очень больна, хотела бы, чтобы сын приехал к ней. Солдат к командиру, тот не разрешил поехать и проститься с матерью. Пришла телеграмма о том, что мать умерла. Солдат опять к командиру – тот и на этот раз отказал, сказал, что не верит телеграмме, что он ее организовал. Несчастный солдат берет автомат и патроны, садится в засаду и ждет, когда командир поедет на белой «Волге».
Увидев, что расстрелял безвинных людей, дезертир остановил грузовик и заставил водителя подвезти его к ближайшему кишлаку. Залез в магазин, выпил водки и стал отстреливаться. Подстрелил милиционера, а потом, когда патроны были на исходе, застрелился сам.
Заключительный вечер не отменили. Запланировано – значит, надо проводить. Более трагического и надрывного литературного мероприятия, чем тот вечер в Ашхабаде, я  за всю жизнь не видел.
Утром мы летели самолетом в Москву. Знали, что в утробе самолета, в гробу с нами летит наш друг и коллега Василий Шабанов. Чтобы приглушить боль, мы пили коньяк – купили в дорогу. Стюардессы знали, кого мы везем, не надоедали.
У Василия остались двое детей –  сынишка-второклассник Слава и недавно родившаяся  девочка Катя. Жена не работала, образования у нее не было. После похорон на Троекуровском кладбище,  а Шабанов одним из первых литераторов нашел упокоение там, были поминки в доме покойного.
Я набрался смелости и позвонил  Борису Николаевичу Пастухову, ставшему потом первым секретарем ЦК ВЛСКМ.
- Извините меня, но я считаю, что вам нужно приехать сюда. Двое маленьких детей, вдова без образования и работы. Им надо помочь, - попросил я.
К чести Пастухова он через каких-нибудь полчаса приехал. Татьяну Шабанову взяли на техническую работу в аппарат ЦК комсомола, помогли поступить в Высшую комсомольскую школу. Не оставляли без заботы семью многие друзья по комсомолу. Я знаю, как много сделал для  этой семьи Владимир Середин, в то время возглавлявший сектор печати. Вадим Кузнецов выступил составителем и редактором наиболее полной книги стихов Шабанова, издательство добилось, чтобы сто процентов гонорара выплатили семье погибшего.
Надо сказать, что вдова и дети поэта  вели и ведут достойную жизнь, не подвели мужа и отца. Татьяна много лет работает в Администрации Президента, сын  стал референтом В.В.Путина, Катя живет за рубежом.

У Вас недостаточно прав для комментирования